В течение осени 1920 года и дальше рубль продолжал катастрофически падать. Это создавало огромные затруднения для всех и, в особенности, для высших учебных заведений. На средства, отпускаемые университету, было невозможно снабдить лаборатории даже тем, что необходимо для практических занятий со студентами. Преподавание зоологии, ботаники, физиологии, физики, химии и других экспериментальных наук сделалось немыслимым. На научную работу не отпускалось никаких кредитов. Совершенно естественно и в полной гармонии со взглядами Климента Аркадьевича Тимирязева на структуру университета (три ассоциации: преподавательская, исследовательская и просветительная) возникла мысль об организации научно-исследовательских институтов. С большим трудом мне удалось убедить математиков в полезности этого дела. Я составил проект учреждения Московского института математических наук с объяснительной запиской, принятых за основу ходатайства, с которым московские математики обратились в Наркомпрос.
Проект был утвержден ГУС, Б. К. Млодзеевский назначен временным директором, Д. Ф. Егоров — вице-директором, а я — ученым секретарем. Беда была в том, что, кроме меня, никто не хотел делать «черную» деловую работу. Млодзеевский согласился на это предприятие, надеясь сохранить помещение и математическую библиотеку во 2-м Московском университете, и это помещение было закреплено за нами. Но мы все работали в 1-м Московском университете, и собираться во 2-м, при полном отсутствии способов сообщения, не было никакой возможности. Окончательный крах произошел, когда ГУС по требованию Волгина присоединил институт к 1-му Московскому университету, чего мы не хотели. Поэтому временно мы отложили дело в долгий ящик, откуда через год оказалось возможным его вытащить.
В Московском математическом обществе два доклада привлекли общее внимание. Павел Алексеевич Некрасов, бывший профессор математики, бывший попечитель учебного округа, знаменитый своим черносотенством, своей полемикой, крайне неудачной, с Марковым и Ляпуновым, выступил с неожиданным докладом «Маркс, Ленин и я как основатели рациональной социологии»
[353]. Доклад был видоизменением предисловия к его учебнику теории вероятностей, где тоже была триада — только другая: бог, царь и учитель. В доклад было вставлено немножко математики, говорилось о социологической неевклидовой геометрии, приводились формулы из Лобачевского. Изумление было общим. Я подошел к полке, взял том «Математического сборника» и упомянутый учебник, прочитал оттуда наиболее живописные места и задал Некрасову вопрос, как он согласует эти «триады». Димитрий Федорович, который сидел рядом со мной, прошептал мне: «Ну и жестокий же вы человек». Павел Алексеевич, конечно, не мог ничего ответить и пробормотал несколько бессвязных слов.
Другой доклад, о математической теории падающей валюты, был у О. Ю. Шмидта, который, как будто тоже используя функцию Лобачевского, доказывал, что, собственного говоря, если валюта падает, следуя некоторому закону, то государство может сводить концы с концами
[354]. Теория была построена не без остроумия. Шмидт рассказывал очень интересно, и все слушали его с удовольствием. В прениях ему ядовито предложили: в следующем заседании дать математическую теорию индивидуального бюджета при падающей валюте. Он засмеялся и сказал: «Господа, я понимаю вас, но согласитесь, что в жизни страны иногда бывают невозможности». На его беду он повторил этот доклад для широкой публики в большом зале Благородного собрания (Дома Союзов) и как раз в тот момент, когда практические затруднения, связанные с падающей валютой, сплелись в такой узел, что советское правительство задумало перевести денежное хозяйство на твердую валюту. Результатом было изгнание Шмидта из коллегии Наркомфина, и вместо автомобиля он, на некоторое время, стал пользоваться своими ногами
[355].
Многие события, даты их забываются. Я забыл на своем месте упомянуть смерть Климента Аркадьевича Тимирязева. С весной он вдруг стал как-то слабеть и, почувствовав, что положение плохо, решил выявить всю симпатию, которая у него была, к коммунистической партии и Ленину, а также завещать сыну вступить в партию. Я присутствовал на похоронах и прекрасно помню блестящую речь Каменева: человек он был слабый, лишенный позвоночника и мужества, но говорил хорошо, и тут сумел сказать то, что надо, без лишних слов, спокойным отчетливым голосом.
К моему удивлению, после заседания Математического общества П. А. Некрасов как ни в чем не бывало пришел ко мне на дом, чтобы просить меня содействовать переизданию его учебника по теории вероятностей. У меня с ним был не ликвидированный счет: это он, в качестве попечителя Московского учебного округа, уволил в 1912 году моего отца
[356], и об этом надо рассказать. В реальном училище в Смоленске, где папа преподавал литературу и историю, появился новый директор — черносотенец Реха, который своими действиями вызвал волнения, ученическую забастовку и… пощечину, которую дал ему один из учеников
[357]. Где уж ученикам бороться против всей полицейской мощи Российской империи? Было произведено расследование и предназначено к исключению большое число учеников без права поступления в какое бы то ни было учебное заведение. Вопрос обсуждался в педагогическом совете, и папа выступил на защиту, предлагая возложить какие угодно внутренние взыскания на учеников, но не исключать их, да еще с волчьим билетом
[358]. Учеников исключили, а папу уволили по распоряжению из Москвы, но он был немедленно назначен на ту же должность в Коммерческом училище, то есть по Министерству финансов.
