Пако делал обычные снимки, не стараясь оригинальничать: общий план залов, две-три детали декора, портрет шеф-повара или хозяина укрупненным планом, то есть до плеч, иногда вид заведения снаружи, когда архитектура или необычность фасада это оправдывали. Затем они покинули окрестности городской ратуши и направились в сторону Старого Лиона, перейдя через Сону по мосту Фёйе. Их новой остановкой стали «Разборчивые едоки», где прекрасный стол обеспечивал Жоэль Сальзи, у которого был талант готовить террин из бычьего хвоста, а из свиной ножки с вынутой костью делать своего рода крепинетту
[52], вполне заслужившую того, чтобы туда заглянуть. Последним заведением, посещенным и в конце концов одобренным, был «Наш Дом», которое держали на улице Гадань супруги Лалло. Потроха в соусе и говяжьи щеки в меду оказались вполне достойны того, чтобы фигурировать среди ежемесячно публикуемых рецептов в «Гастрономических радостях».
Из других заведений она вышла разочарованной, или, по крайней мере, в сомнении, так что они были вычеркнуты из ее списка. Значит, пять достойных адресов плюс «Мой Цыпленочек», следовательно, предстояло написать шесть заметок — и это всего за один день поисков. Итог был скорее положительным и мог бы стать даже вдохновляющим, если бы постоянно не чувствовалось это напряжение, особенно заметное на повороте всех разговоров. А они неизменно сворачивали к убийству Жерома Тевене. Содержание речей было довольно контрастным и колебалось между ошеломлением и возмущением, гневом и фатализмом, яростным желанием схватиться с проблемой небезопасности врукопашную и рефлекторным стремлением подчиниться излишней опеке. Но все без исключения были согласны в том, чтобы воздать хвалу погибшему, его кулинарному мастерству, его заслуженному успеху и причастностью к защите межпрофессиональных интересов.
Ночь уже начала окутывать мглой охристые фасады домов, прильнувших к склону холма Фурвьер. Проходя перед опущенной металлической шторой опечатанного «Большого Пальчика», Лора и Пако отвели глаза. Никуда не сворачивая с улицы Сен-Жан, они добрели до паперти одноименного собора. Подсветка фронтона оживляла розу
[53], делала более выпуклыми изогнутые линии над порталами и безголовых ангелов, нашедших приют в дугах архивольта. В лучах прожекторов его готика еще сильнее пламенела рядом с приземистым романским зданием школы церковного пения, которое прислонилось справа к собору своим массивным остовом XI века со слепыми аркатурами и двойными колонками.
Пако не удержался и сделал несколько снимков, увеличивая статуи Пресвятой Девы и архангела Гавриила, выделяя подробности каменной балюстрады, подходил к зданию как можно ближе, чтобы лучше рассмотреть медальоны.
— Раз уж тебя так вдохновляет вся эта религиозная чепуха, мы могли бы подняться к самой Фурвьерской базилике, и ты бы сделал оттуда панораму города… Получился бы прекрасный разворот для названия и «шапки».
— На самый верх? — встревожился фотограф.
— Я не осмеливаюсь предложить тебе взобраться туда пешком… Хотя тут не так и высоко.
— Ну уж нет, ни за какие коврижки! Я с самого утра таскаю на себе три тонны железа!
— В таком случае сжалюсь над тобой, мы воспользуемся «шнурком»…
Пако насупился, поджал губы и отступил на шаг.
— И нечего гримасничать! Так здесь называют фуникулер… Остановка всего в двух шагах отсюда…
— Слава богу, я не в силах карабкаться по лестницам…
— А я бы попыталась — только чтобы заменить занятия йогой, которые вынуждена пропустить на этой неделе…
Подъем продлился всего какие-нибудь две минуты, и они очутились на широкой эспланаде, где царила базилика Нотр-Дам-де-Фурвьер, величественно подавляя город своей мощью. Даже не спросив у Лоры инструкций, фотограф сразу же направился к порталам здания. А войдя в собор, перекрестился, поднял голову к куполам нефа, потом опустил монетку в кружку для пожертвований и зажег свечку, которую воткнул посреди потрескивавшего воскового ковра. Лора была этим удивлена и, украдкой наблюдая, как он молится, почувствовала смущение из-за своей нескромности. Она даже немного растерялась среди этого избытка золота, сверкающих мозаик, даров по обету и росписей в византийском духе. Все это на ее вкус слишком уж отдавало кичем. Так что она предпочла уйти.
Выйдя из базилики, фотограф обнаружил Лору в темноте перед бронзовым Иоанном-Павлом II, который стоял на своем пьедестале, раскинув руки в стороны и благостно улыбаясь, словно собирался воспарить к обетованным небесам.
— В тайцзицюань есть поза, которая немного напоминает эту, — заметила журналистка.
— Пожалуйста, обойдись без кощунства! — оскорбился Пако, перекрестившись.
— Но я же не насмехаюсь, — успокоила его Лора. — Даже наоборот!
— Узнаю тебя.
— Не до такой степени, уверяю… И вообще, что было бы скандального, если бы такой просветленный папа обратился к китайской гимнастике?
Пако предпочел не отвечать, поскольку не был уверен, что дискуссия о духовности уместна в такой час. Они обошли собор и, молча облокотившись о парапет, стали смотреть на искрящийся далеко внизу город. Фотограф решил поставить треногу и выбрал подходящий объектив, чтобы охватить пейзаж как можно шире.
Обширная прогалина площади Белькур, цинковые кровли театра Целестинцев, купола центральной больницы, «Карандаш» из стали и стекла, воткнутый в бетонный параллелепипед вокзала Пар-Дьё, изящные стрельчатые арки церкви Сен-Низье, грандиозная крыша Оперы, похожая на гондолу дирижабля, перевернутую гением Жана Нувеля, барочный классицизм городской ратуши, склоны холма Круа-Русс: тут перемигивались все огни Лиона, словно мириады светлячков и мерцающих искр, многоцветие которых удавалось поглотить только темным отсветам реки.
— Пожалуй, я доволен. И, рискуя показаться нескромным, думаю, что выйдет очень даже красиво! — заявил Пако, повернувшись к Лоре, чьи печальные и влажные глаза, затененные тушью, блестели в тусклом свете уличного фонаря.
Она вытерла лицо шарфом и стиснула зубы, чтобы скрыть легкое подрагивание своих губ:
— Подумать только… какой-то подонок в эту минуту прогуливается где-то там на наших глазах… как ни в чем не бывало. И у него развязаны руки.
7
Полуостров обволокло моросящим дождем, и противный колючий ветер гнал по улицам опавшие листья. Укрывшись в золотистом тепле «Кофейни Якобинцев» напротив монументального фонтана, где плескались беломраморные сирены, Лора и Пако, хотя и не были молчунами, безмолвно сидели у стойки, каждый уставившись в свою чашку: лунго без сахара у нее, двойной макиато у него. Полная превосходной сдобы корзиночка, казалось, подтрунивала над ними, потому что они вели себя так, будто хотели нарочно навязать себе искушение, чтобы лучше перед ним устоять.
