Буду ждать Вас с нетерпением!
Ваш покорный слуга, граф А.А. Кураев.
1998 год, поместье Горбатое».
– Однако, – пробормотал я, складывая письмо. – Семиярск, граф Кураев, Горбатое. Однако…
Вошел Иван. Пока он садился и заправлял за воротник салфетку, я сказал наблюдавшему за нами слуге:
– Прохор, голубчик, погуляй поди. Мне с братом поговорить надобно по душам.
Мы выпили по стопке водки, закусили рыбкой. Иван Ильич ждал. А когда выпили по второй, я вновь развернул письмо и вслух перечитал его.
– Что скажешь? – спросил я.
Иван Ильич, прихватив с блюда кусок пирога с телятиной, задумался.
– А что я скажу, Кураевы – люди известные, и не только в своей губернии. Во всем Поволжье. И богатые, насколько я знаю. У них, кстати, и в Самарской губернии земля есть. Даже если ты и откажешься, они за беспокойство с тобой расплатятся. Жаль только, я тебе компанию составить не смогу. Это у тебя нынче клиентов маловато, а у меня пациентов вдоволь! Сам знаешь: поползла инфлюэнция, и смерти даже были, и теперь каждый доктор на вес золота.
– Знаю, знаю, – кивнул я.
– Не по Самаре кататься – в другую губернию ехать! Мне никак, а ты поезжай. Глядишь – и соберешься в кулак. Тебе, известному сыщику, привыкшему к столичным делам, к Петербургу, да волею судьбы застрявшему в провинции, опостылела такая жизнь. Признайся, устал ведь спать до полудня и чаи гонять до полуночи?
Иван бил не в бровь, а в глаз. Все так и было. Уже больше года как я попал в немилость к одному крупному столичному вельможе, чья темная тайна мне стала известна во время одного расследования, и был вынужден покинуть Санкт-Петербург. И теперь я преступно маялся бездельем!
– Ну, предположим, до полудня я не сплю, – ответил я, – а чаи гоняю порой и до двух ночи, потому что много читаю, но все равно тебя я понял: мне стоит проветриться. Так и сделаю – поеду. Еще будешь, Иван Ильич? – я улыбнулся. – Душа просит?
– Еще бы! – усмехнулся Иван, с аппетитом употребляя пирог. – Для души я и от четвертой не откажусь! Устал с дороги, Петр Ильич! Потом искупаюсь и спать завалюсь. Встал-то в шесть утра! Если поедешь, то когда?
– Дороги крепко замело. Мне еще через две речки сигать. Крепок ли будет лед? Если поеду, то рано утром: вечером, дай бог, буду в Семиярске.
– Вижу, что уже все решил, – понял мой брат. – Прохора хоть возьми, все в помощь.
– Прохор – помощь лампу керосинщику в починку снести, да щи с умом разлить по тарелкам. Один поеду.
– Ну, смотри, тебе виднее, – Иван запустил ложку в чашку со сметаной, положил в щи. – Тянет бродягу дорога, а, цыганская твоя душа? Засиделся ведь. Наливай, братец, по полной наливай!
2
Рано утром в санях я выехал из Самары в юго-восточном направлении. Дорога на Семиярск была прямая, если не брать в расчет речки Кинель и Черемух. Но и через них я перемахнул скоро: лед на этих речках вставал уже в конце осени.
Стемнело, когда я, прокатив через легендарный Семиярск, устремился в сторону Симбирска, и еще миль через пятьдесят, узнавая по дороге, где владения Кураевых, приблизился к их усадьбе. Властный каменный дом с флигелями стоял крепко и горел лишь пятком огней. Скоро мне открыли ворота, еще минут через пять обо мне докладывали графу. Тут лакеи были не в пример Прохору – в ливреях на Екатерининский манер!
Едва я, немного подмерзший, сбросил шубу на руки одному из слуг, как увидел и хозяина дома – высокого, худого, но величавого старика с густой шапкой серебристых волос. Он, не скрывая радости на лице, спускался ко мне по широкой лестнице в парчовом домашнем кафтане.
– Знал я, господин Васильчиков, сердцем чувствовал, что приедете! – пожимая мою руку, сказал граф. – Как добрались?
– Все благополучно, ваше сиятельство, – сказал я.
– Александр Александрович, – вежливо поправил он меня. – Без церемоний. Мне так будет приятнее. Сейчас отужинаем, попробуете моей абрикосовой водки, а потом и к делу.
– Не откажусь, не откажусь, – ответил я. – Хорошую стопку настойки сразу выпью, а потом и за стол можно.
– Вот и отлично! – воскликнул граф. – С морозу-то и дороги дальней – сам Бог велел! – И, меняя тон, зычно крикнул: – Митрофан!
Тотчас появился слуга в ливрее с круглым серебряным подносом в руках, на котором стоял тяжелый хрустальный фужер – добрая четвертушка! – с темно-золотистым напитком.
– Та самая, абрикосовая, – заметил граф.
– Каждого гостя так потчуете? – спросил я, принимая фужер.
– Дорогого гостя, – поправил меня граф.
– Будем здоровы, – кивнул я и выпил все до самого донышка, и тотчас почувствовал, какое благотворное тепло разливается по моим жилам. – Воистину амброзия, Александр Александрович. А рецепт дадите? – решил пошутить я.
– С вами, Петр Ильич, я готов поделиться многим, – многозначительно ответил граф.
Я привел себя в порядок с дороги и вскоре был препровожден в просторную графскую столовую: тут уже стремительно накрывался стол, расставлялась слугами и кухарками посуда и яства. Домашние графа поглядывали на меня с любопытством. Впрочем, как я понимал, у живущего замкнуто Кураева каждый гость был объектом особого внимания.
Мы трапезничали неспешно, хотя я и проголодался в дороге не на шутку. Да и настойка разожгла аппетит.
– Простите меня, Петр Ильич, можно задать вам личный вопрос? – за трапезой спросил граф.
– Попробуйте, Александр Александрович, – ответил я.
– Как случилось, что вы, врач, вдруг стали татей ловить?
– Чего только в жизни не бывает, верно? – усмехнулся я. – Мой дед был военным врачом, в Крымскую кампанию у Пирогова служил, там и погиб, когда англичане Севастополь бомбили. Но до того он сыну завещал профессию; мой отец его волю исполнил, был врачом на Русско-турецкой войне. Руку под Плевной потерял. Отец, царствие ему небесное, во мне с моим младшим братом Иваном тоже видел врачей. Мы его волю исполнили: стали военным эскулапами. И тут – его величество случай. Шло следствие по делу об убийстве некоего капитана сорок шестого пехотного полка. Я исполнял роль медицинского эксперта. И не удержался – превысил полномочия. Обстоятельно доказал, что преступником был не кто иной, как некий подполковник, с чьей женой капитан состоял в связи. Вышестоящее начальство готово было сделать все, чтобы скандальному делу не был дан ход. Я настоял на обратном. И очень скоро, по понятным причинам, мне ничего не оставалось, как только оставить военную службу. Я вернулся в Петербург. Шесть лет отдал криминалистике. За это время раскрыл более семидесяти преступлений, как минимум десять из них произошли в высшем свете. Стал широко известен. Каюсь! Мне везло, но до поры до времени, пока однажды я не оказался на пути влиятельного столичного вельможи, некоего г-на N, не хочу называть его имени. Он употребил всю свою власть, чтобы избавиться от чересчур проницательного выскочки-провинциала. Я был предан недавними своими покровителями опале и покинул Петербург. Вот такая история, ваше сиятельство.
