– О них никто не знает! Даже родня моя!
– И каковы твои сокровища?
– Таковы, что пол-Москвы купить на них можно.
– Брешешь! – бросил палач Кабанин.
– Не брешу я, душегубцы, правду говорю.
И вновь встретились взглядами Кураев и палач Кабанин.
– И откуда же они, Никита Васильевич?
– После крымских походов остались. Никто о них не знает! Я их у Кирим-мурзы, знатного князя, в улусе взял, а он их сам от Бахчисарая укрыл! Никто их никогда не найдет и даже искать не станет! Эти сокровища – тайна великая!
Антон никак не ожидал такого поворота в пытке боярина Шереметева. Не ожидал его и палач Кабанин. Но Кураев все прочитал в глазах Кабанина! Там уже засверкали яркие отсветы злата-серебра, каменьев дорогих, даже дыхание перехватило у палача.
– Ну?! – вдруг прохрипел Матвей.
Это был вопрос и к замученному Шереметеву, и к нему, Антону Кураеву. И значил он одно: дальше-то что? А ничего! Молчание! Шереметев испустил тяжелой выдох. И вновь Антон увидел в глазах палача: «Только бы не преставился раньше времени! Ну? Ну?! Что делать-то будем?»
– Отойдем, – тяжело проглотив слюну, вымолвил Антон Кураев.
– Ага, – кивнул палач.
Они отошли в угол темницы.
– Что думаешь, правду он говорит? – спросил Антон.
– Откуда ж мне знать, ты был его слугой! – горячо выдохнул тот.
И то верно. Все так.
– Ничего я об этом не слышал.
– Ну так он и сказал: тайна! – желваки ходили по скулам Матвея Кабанина. – А в походы он ходил? До Крыму-то?
– И в походы ходил, и в Крыму был, – кивнул Антон.
– Так ты как считаешь, дознаватель? – многозначительно спросил палач. – Будем его слушать? Али как?
– А сам как думаешь, Кабанин?
– А ты, Кураев?
Боялись они принять решение! И друг друга боялись!
– А если будем, что тогда? – ждал ответа от подельщика Антон.
– А что тогда? – вспыхнули глаза Кабанина; понял палач: соработник его готов пойти на сделку! – Яснее говори, дознаватель!
– Что он взамен попросит? – не унимался неискушенный Кураев.
– А вот и спросим! Да я и так знаю: смерть скорую и защиту своему выводку.
Кураев кивнул:
– Я спрошу.
Они вернулись к дыбе.
– Что ты хочешь взамен, Никита Васильевич? – спросил Антон.
Превращенный в израненный кусок мяса, но все еще живой, с целыми костями, Шереметев поднял голову:
– Смерть быструю. Поклянись, Антон, что не дашь больше мне мучиться, и все сделаешь, чтобы родные мои не пострадали за меня. Ведь они любили тебя, Антон…
Кабанин кивнул: мол, я же говорил!
– Что сказать царю? – спросил Антон.
– Скажи, что жена моя, Марфа, против была твоей порки, защищала тебя и что она всегда Ивана вперед Владимира Старицкого ставила. И не просто скажи: а убеди его! Убеди, Антоша…
И Кабанин, и Кураев – оба оглянулись на писаря. Палач шагнул к тому и погрозил пальцем:
– Брось перо!
И тот бросил его, точно перо было пропитано ядом.
– На чем остановился, Гришка? – спросил у писаря Антон.
– Н-на том, что девок боярина Шереметева для потехи Басмановым отдать, – заикаясь промолвил писарь, – а тот, – он кивнул на измученного заключенного, – г-говрит: откуплюсь, мол…
– Этот листок в огонь брось или буквы вымарай, – приказал Антон. – Или кляксу поставь, понял?
– Ага, – кивнул Гришка.
– И не бери более перышка своего, – сладко вымолвил Кабанин, – пока мы тебе не скажем. А то я сам возьму перышко это и тебе его туда засуну, откуда ни один лекарь не вытащит!
Писарь оторопел и затих. Кураев вновь устремил взгляд на мученика-боярина.
– А что про тебя сказать? – обратился он к Шереметеву. – Когда тебя в живых не будет?
Тот едва держал голову.
– Скажи, что сознался я. Во всем сознался. Что Старицкого хвалил. И убей немедля.
– Где схоронил ты свое сокровище? – спросил Кабанин.
Но глаза измученного пыткой боярина смотрели только на Антона Кураева.
– Обещай мне, Антон…
Кураев мучился сомнениями.
– Обещай, и сам себе царем станешь!
– Да пообещай же ты ему! – взорвался палач Кабанин.
– А вдруг не получится? – спросил Антон.
Кабанин даже кулаки сжал:
– Ну?!
Но Кураев даже не услышал палача.
– Вдруг не смогу уговорить царя-батюшку?
– А ты смоги. Поклянись, Антон, жизнью своей и своих потомков, что выполнишь мою волю, – прошептал Шереметев. – Среди тех сокровищ корона последнего византийского императора имеется, Константина, ее турки в Константинополе взяли более века назад, а потом она в Крым попала… Украшения императриц есть… – голос его срывался. – Много там чего еще! Не тяни только… Коли Иван заявится, худо будет.
– Хорошо, – кивнул Антон. – Клянусь тебе. И помни, не со зла я сказал про ту порку. По глупости… Веришь?
– Верю. Так что, договор у нас?
– Договор, – кивнул Кураев.
– Есть у меня имение под Тверью, а там есть заброшенный колодец, камнями он завален, потому что слух пущен, будто мертвецы там схоронены. Там оно, сокровище, в двух сундуках лежит. Золото и самоцветы, не счесть их! А теперь выполни то, что обещал! Убей и спаси.
– Стало быть, готов?
– Готов, – прошептал тот.
– Тогда прощай, пресветлый боярин.
Антон Кураев взглянул на своего подручного палача.
– Делай, – кивнул он.
Кабанин подошел к несчастному Шереметеву и широченной пятерней закрыл ему и нос, и рот. Как ни был силен духом боярин, но задергался, забился, и скоро глаза его, до того раскрытые широко, погасли.
И только потом оба – и Кураев, и Кабанин – направились к писарю. А на того страшно было смотреть! Он дрожал, как осиновый лист, не зная, кого бояться больше: царя или двух палачей-заговорщиков.
– Ты вот что, Гриша, – тихо сказал Кураев, – ты не бойся…
– А ты мне за мой страх заплати! – вдруг выдавил тот.
И смело у него так получилось! Матвей Кабанин даже рассмеялся.
– Теперь ты с нами, – кивнул Кураев, – и мы с тобой поделимся. Верно, Матвей? – взглянул он на подельника.
– Конечно, поделимся, – широко улыбнулся тот. – Может, равной доли я тебе и не пообещаю, Гриша-писарь, но частью поделимся точно.
