– Вот тебе и да, – усмехнулся Кабанин. – Изумруд!
– Ну, у тебя и чутье, – покачал головой Антон Кураев.
– Волчье! – сжал руку и погрозил кулаком осеннему полю Кабанин. – Чтоб у какого-то управляющего был такой нательный крест? – разжав пятерню, он жадно проглотил слюну: – Да засеки насмерть – не поверю!
– Из второго сундука, думаешь?
– А почему бы и нет, Антоша? – весело и зло усмехнулся палач. – Кто об заклад побьется, что не так?
– Такая штука могла только из палат царских достаться, – утвердительно кивнул Антон. – Из византийских, скорее всего…
– Я найду ее, корону эту, – азартно молвил Кабанин, оглядывая по-хозяйски пепелище. – Из-под земли достану. Жизнь на то положу, а найду!.. Мне бы еще одну могилку найти, а? Старик? Николка?!
Дед и внук покорно подошли к осквернителю могил. Что от такого ожидать? Зарежет – и глазом не моргнет.
– Мне Макарка Зубов нужен, третий сын Захара Зубова, тот, что сбежал.
Старик пожал плечами:
– Так сказали же, боярин, уполз он! Где ж нам найти его?!
– Могилу его найдите, хочу знать, что его точно нет на белом свете. А если не найдете косточек: искать заставлю. До смертного часа!
Старик и внук бросили клич по округе, но не нашли следов младшего Зубова. Куда делся? Кто помог? Ведь без помощи покалеченный мальчишка вряд ли бы смог выжить? Но молчала земля и молчали люди.
Хотел Кабанин запороть до смерти старика Федора и его внука Николку, да Антон Кураев не дал. Так и уехал Кабанин к Новгороду бесчинствовать с царем, грезя, что однажды вернется под Тверь, в имение Зубовых, и доищется правды.
3
Граф Александр Александрович Кураев, хозяин поместья Горбатое, докуривал серебряную трубку с длинным турецким мундштуком.
– Кто бы мог подумать, что история с сокровищем Шереметева только еще начиналась! Что было дальше? Опричники разорили Новгород, людей побили тысяч десять, а то и поболее, «отделали», как писал Малюта Скуратов, и вернулись в Москву. За кровавой расправой никто не заметил в походе недолгого отсутствия отряда Антона Кураева, подумали: мало ли! Многие громили предместья Твери. Грозный только приветствовал эту беду. Три подельщика, одним из которых был мой предок, схоронили сокровище. Нашли такую возможность, Петр Ильич, за что мне винить моего предка никак не пристало. Но Кабанин, – выпустив круг дыма, Александр Александрович поглядел мне в глаза, – поклялся найти младшего Зубова – Макарку – и дознаться у него правды.
– Верю, что так оно и случилось, – кивнул я.
– Еще бы! Да пока не до того им было. Враги наступали на Русь! Вы и сами историю тех набегов, думаю, помните. В 1571 году Девлет Гирей напал на Москву и сжег ее дотла, Грозный прятался в Калуге. Крымский хан вырезал сто тысяч человек и столько же увел в полон. Как мы, русичи, держались, одному богу известно. В 1572 году Девлет Гирей пошел добивать Москву. – Граф усмехнулся: – Опричное войско показало себя обычной бандой, способной лишь на грабежи, насилие и мародерство. Спас Москву князь Воротынский, великий воин. В битве при Молодях он сокрушил крымского хана и разметал его войско земским ополчением. В том же 1572-м Грозный отменил опричнину и стал казнить недавних своих прихвостней из первого круга. Но Антон Кураев был всего лишь исполнителем, в царских оргиях он не участвовал, и поэтому избежал наказания. И профессиональный палач Кабанин вновь понадобился. Особенно «повезло» Басмановым: старшему Алексею, пригревшему моего предка, и младшему – Федору. Последний, известный всей Москве садист и блудник, гомосексуалист к тому же, товарищ царя по оргиям, явился точно с римского пира Калигулы или Нерона! Должны помнить, Петр Ильич, как было по истории? – спросил граф, но ответить мне не дал. – Их-то, отца и сына, царь приказал запереть на ночь в одной камере и сказал: кто утром выйдет, тот и жив будет.
Я хорошо знал эту легендарную историю, но уж больно ярко рассказывал ее граф Кураев, прикладываясь к длинной трубке и выпуская белые облачка дыма. Да я и сам, отпивая малыми глотками крепкую графскую настойку, курил свои папиросы. Славно было сидеть с этим сильным еще стариком в его добром поместье заполночь за крепким добрым вином и слушать былины. Страшные былины своего отечества!
– Федька Басманов удавил ночью отца, – кивнул Кураев. – Но царь обманул и его. Иоанну хотелось превратить всех людей вокруг в зверей – сделать похожими на себя – и ему удалось это сделать. Зря старался Федька: утром Грозный велел отрубить ему голову. Антон Кураев, мой предок, неспроста приглянулся царю. Он и Кабанин стали одними из тех, кто рубили головы первым из царских опричников. Там, в кремлевских подвалах! Грозный всегда позволял холопам убивать своих хозяев, потому что истинным хозяином должен быть только один – царь! Антона наградили поместьем под Москвой. В 1572 году, когда царь отменил опричнину, вновь Русь пыталась зажить прежней жизнь, зализывая страшные раны, но куда там – из них днем и ночью сочилась кровь! Разве такое забудешь? Те, кто выжил, старались не смотреть назад. Пепелища там дымились и кости человеческие белели. И позор был, всем русским позор, что допустили такое. Ведь Господь братоубийства не прощает. Каинова печать лежала на каждом, кто сохранил жизнь. Но и в это смутное время Кабанин сумел вырваться из Москвы и вновь нагрянуть в тверские земли. Спустя лет пять он пришел к Антону Кураеву и, набравшись хмельного, открылся: «Нашел ведь я его, Антоша, – сказал палач, – Макарку-то…» – «Какого еще Макарку?» – «Да такого, Антоша, Макарку Зубова. Калечного. Что наши друзья-товарищи, по Твери прокатившись, поломали, а батьку его, вора, и братцев старших, порубали в лапшу!» – «Того самого?» – «Ага. Страшный он, как леший. Постарались опричные братья!» – «И что ж он сказал тебе?» – спросил Антон Кураев. Не могла его не взволновать эта тема! Столько пережили! Столько передумали! «Сказал, что видел, как батька и старшие братья какой-то сундук на телегу положили и повезли, – ответил Кабанин. – А потом, когда вернулись, оговорились, что, мол, в колодец его опустили…» – «Ну и?» – «Где, говорю, тот колодец? А он: не помню! Помучил я его, калечного, плакал он, просил пожалеть его…» – «Не стоило так…» – «Понял я, что не знает он. А то бы все рассказал: я ведь его угольями и так и сяк». – «Что потом?» – «А что потом? Как и просил, пожалел в конце-то концов я его: удавил калечного Макарку. К тятеньке отправил и к братишкам…» – «Живодер ты, Кабанин…» – покачал тогда головой Кураев. «Есть немного, – пьяный, согласился тот, – а иначе, бывает, с людишками никак нельзя. Вот наш царь-батюшка эту науку хорошо знает! – Кабанин зло прищурил один глаз: – С чего ты вдруг таким добреньким стал, Антоша? Коли бы мы Шереметеву бока-то не опалили, открыл бы он тебе, где его сокровище спрятано? Жил бы ты сейчас с набитой мошной? Да на сто лет вперед, а? То-то и оно, дознаватель, сказать-то нечего!» – «Живи с тем, что получил уже, – посоветовал ему Кураев. – А еще лучше десятину-то церкви отдай. Я – отдам, но не сразу, чтобы заметно не было» – «Вот еще! – вспыхнул Кабанин. – Никому и золотого, и серебряной монеты просто так не отдам. А деткам своим накажу искать второй сундук с короной императорской. И они, коли не найдут, пусть своим деткам заповедуют!» Так они до срока и расстались. Антон дожил до старости, женился на боярской дочке из разоренного рода, вырезанного, она нарожала ему детей. Антон пережил Смуту. Григорий Сивцов служил при нем. В восемьдесят лет, уже вдовцом, Антон оставил наследство детям и внукам и ушел в монастырь. И там продиктовал свою историю. Во время Смуты Кураевы и Кабанины растерялись. Антон знал только одно, что Матвей Кабанин всеми правдами и неправдами добыл поместье под Тверью, именовавшееся Зубово, перерыл его, осушил колодцы, но все впустую. В Смуту Кабанины потеряли все, потому что хотели многого! А вот Кураевы оказались рачительными хозяевами. В семнадцатом веке, при первых Романовых, Кабанины, как и Сивцовы, служили Кураевым, ставшим дворянами. Но и тех, и других, и третьих расплодилось много! В восемнадцатом веке, при Петре Первом, Кураевы получили графский титул. К девятнадцатому веку родовые ветви все трех фамилий разошлись по разным землям. Некоторые ветви нашего рода захирели, иные совсем пресеклись, но вот моя осталась цела. Я веду свое происхождение, Петр Ильич, от старшего сына царского опричника Антона Кураева – Александра, и горжусь этим. Антон не был садистом, он просто пытался выжить в то время, когда выживали все русские люди.
