Распоряжение отдано было, но только я сомневался в том, что оно окажется выполнено в точности. Кто захочет целиться в руку бандиту, который сам направляет на твою голову ствол револьвера? А поймать нужно было главаря: самого отчаянного и жестокого. Быка. Только он как раз и не дастся в руки за так. И все же надежда на улов была! Куда без нее?!
Мы решили войти в хутор ночью, когда самогон уже сделает свое дело: кого расслабит, а кого и свалит с ног. Я знал, что каждая минута промедления, возможно, является пыткой для Марфуши, но, во-первых, не я был командиром отряда, а во-вторых, того требовала стратегия. Господ Сивцовых не вернешь, здраво решил пристав Кречинский, а со смертью еще одной служанки не убудет в третьем сословии. Что до наказания выжившим, оно так или иначе окажется беспощадным: око за око, зуб за зуб.
Виселица, одним словом.
– Село стороной объедем, – предложил я. – А то увидят полицию – донесут. Уверен, у этой банды тут кругом глаза да уши!
– Согласен, – кивнул пристав.
– И в другом уверен, ваше превосходительство: после такого злодеяния они теперь месяц в тепле отсиживаться будут. Добычу пропивать и прогуливать. Всех и возьмем. Скопом. Если в руки дадутся. – Я покачал головой: – Грехи чересчур велики!
Кречинский утвердительно кивнул.
Ветряной хутор открылся нам еще через час, уже с темнотой. Точнее, мы увидели тихо работающую мельницу на пригорке: летящей ведьмой она читалась как раз на фоне полной луны! Степан, понимая все мои тревоги, взглянул на меня. Я с грустью улыбнулся: за его спиной читался тугой охотничий лук. «На всякий случай!» – как сказал он. Прямо-таки Робин Гуд! Степан Горбунов единственный, кто знал, каково мне сейчас! Что для меня, это не простая операция по захвату татей. Что сердце мое пытаемо зло и нещадно, а разум страшится смириться с реальностью.
– Вышлем передовых, – сказал Кречинский.
– Разрешите, мы с Горбуновым проедем вперед, – кивнул я Кречинскому. – Лучших следопытов вам все равно не найти!
– Езжайте, Петр Ильич, – кивнул становой пристав.
Мы двинулись по заснеженной дорожке вперед в горку. И вскоре резко остановили коней! Там, на пригорке, как раз на фоне лунного сияния, я разглядел фигуру мужичка с ружьишком за спиной.
– Часовой! – одновременно со мной шепотом выпалил Степан. – Сукин сын!
– Тихо, тихо, – похлопал я по морде своего коня. – Тихо, Гнедой…
Мы замерли. Степан снял с плеча лук, достал из колчана стрелу. Вопросительно взглянул на меня.
– Только в руку я целиться не стану, сударь мой, Петр Ильич, – с легкой издевкой предупредил он меня. – Далековато больно. Только в грудь. Но дотянуться смогу, будьте уверены. Руки мои знаете, а лук из такого ореха сделан, что любая подкова позавидует!
– А вдруг посторонний, Степа? – сомневаясь, предположил я. – Смертный грех это…
Мы стояли в синем озерце ночной тени, куда не достигал свет луны, и не были видны сторожевому. Часовой тем временем, повозившись, закурил.
– Махоркой самокрутку набивал, – сказал Степан. – Неспешно. А куда спешить? Не-ет, это не посторонний. В таких-то местах? Да ночью? – Горбунов отрицательно замотал головой. – И у душегубцев перед носом? Что же, сам он в печку к ним напросился? Не охотник он. И на кого охотиться ночью? Не со стороны этот сторож. Свой он, Петр Ильич, ихний он, тутошний. По наши души выставлен. Смотрите, увидит, пальнет – полдела насмарку! – со всей серьезностью предупредил меня Горбунов. – Ну, Петр Ильич?!
– Если что, помни: твой грех на свою душу возьму, – кивнул я. – До самого донышка.
– И то ладно, – в ответ мне кивнул Степан. Он уже прилаживал стрелу к тетиве, натягивал ее. Пружинисто сжимался охотничий лук. Цепкая кисть моего младшего товарища ушла за подбородок. Теперь Степан Горбунов целился…
Дымок бежал от темного лица разбойника в морозную синеву ночи и таял. Я ждал этого мгновения, глядя на курившего мужичка на холме. И вот стрела бойко присвистнула, и почти тотчас же разбойник – дай бог так! – покачнулся, роняя изо рта огонек, захрипел и повалился в нашу сторону. Пока он катился, с хрустом обломилась стрела, потом в снегу застряло ружья, став якорем. Мы двинулись наверх. Стрела убила разбойника наповал. А то, что это был тать из банды Быка, я не сомневался. Звериная рожа со шрамом через правую щеку устрашала.
– Да уж, – с облегчением пробормотал я, – пожалуй, что это не заблудившийся охотник. И душа моя пока что в безопасности.
– Точно, – кивнул Степан. – Подойдем ближе? Вдруг, еще кто-то будет. (Он читал мои мысли!) Постойте-ка, – придержал меня за рукав Горбунов. – Вам негоже, а я не побрезгую. – Он сбросил свой тулуп, раздел покойника, облачился в его грубую и длиннополую шубу. Затем поменял казацкую папаху на шапку-ушанку. – Только уговор, Петр Ильич. Вы – доктор. Коль блох наловлю, сами выводить будете.
– Всех до единой выловлю, Степа, – кивнул я. – Слово дворянина.
Мы поднялись на холм и уже оттуда разглядели тройку домишек с горящими огоньками. Из труб валил дым. Сторожевых более не было. Один дом, что стоял посередке, был освещен основательно: я мог бы поклясться, что трапезничали там, а может, и тешились всласть пленницей перед тем, как отойти ко сну!
– Вот что, Степа, послушай меня, – обратился я к спутнику, надеясь на понимание. – Кречинский из-за простой крестьянки своими людьми жертвовать не станет. Да и я не смогу ничего рассказать ему о Марфуше. Не поймет. Да и глупо это – мои чувства. Решат – прихоть барская. Он прикажет поджечь избу. На его месте я бы поступил именно так. И всех перебить по коленкам, когда выбегать станут. Только вот загвоздка: я обещал Марфуше вернуться и забрать ее. И неважно какой: здоровой или… опозоренной, истерзанной, изувеченной. Такие, брат, дела. Сделаешь, как я прошу?
– Все сделаю, – кивнул Степан.
– Тогда идем.
Почуяв нас, за высоким забором тотчас же забеспокоился пес – огромная мохнатая зверюга. Но запах полушубка, снятого с покойного, сбивал его с толку. Стрела вошла как раз между двух досок – в пасть псине. Захрипев, та отступила и повалилась в снег, исходя кровью. Из-за дома выбежал второй пес, не меньше, рыча, бросился на забор, встал на задние лапы, но Степан всадил и ему стрелу – в самую грудину, в сердце. Оба пса сдохли быстро, в считанные секунды. Мы отперли низкую калитку и, оглядываясь на соседнюю избу, где тоже горел огонь, осторожно вошли во двор.
Скоро мы подкрались к хорошо освещенным окнам большой избы. Звериный смех был слышен даже отсюда, с улицы. Я готов был увидеть самую страшную картину. Она мерещилась мне вот уже сутки! Но в одно из окошек, где занавесь была не задернута, я разглядел другое. За длинным столом, уставленным бутылями и нехитрыми закусками, сидело с десяток дюжих мужиков. Среди них – один гармонист. У двух других на коленях ерзали толстые мордатые девки. Платье одной съехало с круглых плеч и ниже, под натиском мужских рук огромная белая грудь так и каталась в широченных лапах. Все хохотали, заливались-таки, штормовыми волнами качались от смеха.
