– Куда вы, Петр Ильич?! – это кричал мне в спину Кречинский. – С ума сошли?! Вернитесь! Погибнете!..
Но я, закрывая лицо рукой, уже влетел в дом. Пламя ползло по стенам, счастливо овладевало коврами и мебелью, стелилось по полу. Дух перехватило от жара! Но уже ничто не могло меня остановить. Такое бывает в нашей жизни – и огонь ему не помеха!
Точно волшебная нить вела меня по этому пылающему лабиринту. И уже скоро я отыскал спальню, к которой приноравливалось пламя, отыскал глазами разгорающийся ковер, сдернул его и тупо уставился на замок. «Главное, чтобы крыша не рухнула! – лихорадочно думал я. – Тогда – конец!» Да только трещала она уже над моей головой, страшно трещала, точно смеясь и потешаясь над безумцем и смельчаком. Я вырвал из кармана полушубка второй револьвер – и расстрелял замок. Сбил его сапогом, рванул на себя крышку. Спасительным холодком потянуло мне в лицо, освежило легкие. Я взглянул наверх. По чернеющему потолку уже ползало пламя. Я схватил пылающую головню и устремился по крутым ступеням вниз. И едва я закрыл дверцу подпола над своей головой, как страшный и приглушенный треск ударил сверху, и всколыхнулся надо мной пол, ставший потолком. Точно чья-то гигантская пята легла на него.
Это рухнула крыша разбойничьей избы!
Рассекая удушливую темноту пламенем факела, я отыскал еще одну дверцу. И сбил двумя оставшимися выстрелами и этот замок. Рванул на себя крышку и с отчаянием крикнул:
– Марфа Алексеевна! Марфуша! Это я – Петр Васильчиков! Милая моя, ты здесь?! Солнышко мое! Отвечай же, отвечай…
– Здесь, Петр Ильич! – услышал я всхлипывающий голос, срывающийся от неистовой радости и счастья. – Господи, Петрушенька, здесь я!..
Сжимая головню, я бросился еще по одной лестнице вниз – скатился-таки! И через несколько секунд увидел Марфушу, в шубе, которая уже падала с ее плеч; увидел ее с зареванным лицом и светящимися неведомым мне доныне счастьем глазами; увидел метнувшуюся ко мне…
Отведя огонь, я крепко обнял ее одной рукой, со всей силой прижал к себе.
– Господи, Господи, – вздрагивая от рыданий, шептала она. – Господи, Петрушенька! Откуда ты?!
– Долго объяснять, Марфа Алексеевна, дня не хватит, – с величайшим облегчением ответил я. – Скажи главное, здорова? Не искалечили тебя?
– Нет, – счастливо замотала она головой. – Помешало им что-то, а вот что – не знаю…
Я сел у стены рядом с ней, откинул голову. Там, наверху, страшно гудел огонь. Но он был далеко, очень далеко!
– Не думай, нас обязательно спасут, – тихо сказал я. – Придут и спасут. Уже очень скоро, очень скоро. Будем ждать, Марфушенька, там сейчас ад. Будем ждать…
2
Где-то через час мы услышали гулкие удары над головой. А было вот что. В ближайшие полчаса казаки забрасывали снегом пожарище, и пламя вскоре стихло. Обугленные бревна растащили в стороны. Затем Кречинский лично послал выживших бандитов откапывать из пепла дверцу в подпол. Еще через четверть часа пристав Тарасенко нырнул вниз, и я услышал глухое: «Марфа Алексеевна! Отзовитесь, это полиция! Марфа Алексеевна!..» Сердце мое бешено и радостно колотилось. Когда и вторую дверцу отперли и показался я, Тарасенко даже отпрянул.
Точно черта в исповедальне увидел!
А Степан, не находивший себе места там, на пепелище, таращась на меня, поспешно перекрестился:
– Господи, – прошептал он. – Петр Ильич, а я уж вас было похоронил. Думал, и косточек на этом кострище не осталось! А вы успели-таки!..
– Вот это судьба! – тоже перекрестившись, и широко, воскликнул подступивший Кречинский. – Я в офицерском клубе рассказывать эту историю стану до самой смерти, и ее будут до самой моей смерти слушать! Богом клянусь!
Другие тоже не могли надивиться моему чудесному спасению. Я протянул руку вниз и помог выбраться наружу Марфуше. И она, увидев полицию и казаков, Степана Горбунова, тотчас же ослабла в моих руках, и мне оставалось только обнять ее за плечи, которые то и дело сильно вздрагивали от рыданий.
Но спасение любимой было не все дело! Теперь не все! Прежде я не мог и подумать, что получу в руки такой знатный козырь, но фортуна говорила мне: «Иди вперед! Без оглядки иди!..»
И я пошел вперед!
Пристав Тарасенко, один из тех чиновников, которому я доверял более других, вытащил из кучки выживших бандитов одного и подтолкнул ко мне.
– Знакомьтесь, Петр Ильич, вот он, Бык Мироныч, насильник и злодей, собственной персоной!
– Сучьи дети! – с разбитой физиономией зло огрызнулся тот. – Волчары царские! – он говорил зло и тихо, почти шептал: – Гнидье! Все равно передохнете! Всех порешим!
Мне ли было не узнать этого негодяя в алой, теперь порванной на плече и животе рубахе! Чернобровый и цыганистый главарь шайки, еще недавно лешим ржавший за трапезным столом, оказался ранен в руку и бедро, но не смертельно. Сохранил даже силу! За Быком Миронычем, двинувшимся ко мне, как за волком-подранком тянулся легкий кровавый след. Крепко держа, его толкали вперед, а он все пытался стряхнуть руки победителей, глухо матерясь и сыпля проклятиями. И совсем по-звериному зарычал и даже вырвался-таки, когда Тарасенко и еще один дюжий казак поставили его передо мной.
– Что лупишься, ищейка?! – почти что плюнул он в мою сторону.
Разбойник глядел на меня с кипящим презрением, как глядят все разбойники на слуг государевых. Но и страх был в его взгляде! А я не мог скрыть своей радости. Великой радости! И выдавал это всем своим видом. Фортуна поманила меня, козырная карта, попавшая мне в руки!
Я переглянулся с Кречинским – в случае удачи у нас была особая договоренность устроить показательный спектакль! – и он одобрительно кивнул. Затем я подмигнул Тарасенко, который тоже был в курсе моего замысла. Это означало: «Тащи его в сторону!» И Тарасенко послушно поволок разбойника к колодцу. Степана я оставил с Марфушей.
У колодца я забрался в карман шинели, вытащил бумагу, тряхнул ею перед физиономией главаря банды.
– Читать умеешь? – спросил я у него.
Но в ответ услышал мат и рычание. Кровавая пена шла по его разбитым губам.
– Так умеешь или нет? – переспросил я.
– Ах ты, сука, ты мне буковки в харю не суй! – грозно и с напором огрызнулся тот. – Волк жандармский!
– Что ж, последнее слово ты сказал, – усмехнулся я. – С тебя будет. Тарасенко, веревка с тобой?
– Со мной, сударь, – деловито кивнул тот, вытащил из сумки заранее приготовленную толстую веревку и стал неспешно мастерить петлю.
– А зачем это ему веревка? – недоверчиво поглядев на опасный для любого супостата предмет, да еще с петлей, спросил Бык Мироныч. – А, волчара паскудная? И что там в твоей бумажке нацарапано?
– Во-первых, мерзавец, на волчару ты больше похож, – зло и весело заметил я. – А во-вторых, в бумажке нацарапана твоя дальнейшая судьба. Тебе, разбойник, следует выслушать приговор, а нам, – я кивнул на казаков и сыщиков в отдалении, разглядывающих мертвецов, – незамедлительно исполнить его.
