И вот, у дома остановилась пролетка. Стояла февральская тьма. Подвывала метель. Я осторожно отвел занавесь. «Ну?» – требовательно спросил Жабников. «Они!» – ответил я, рассматривая в окно кухоньки гостей. Вышли двое, тот, что сполз с козел, хромал. Первый, кто поднялся на крыльцо, был худой, с бородкой. Он постучал три раза. Мы решили выждать. За первым поднялся и широкобородый, хромой. Худой постучал еще три раза. Только после этого сыскарь Тимофеев, цепляя подолом пол, вошел в игру. Он приблизился к окну с горевшей керосиновой лампой, поднес ее близко к занавеси и убрал, и так три раза. И только потом двинулся открывать дверь…
Тимофеев снял засовы, открыл дверь и сразу отошел в тень. Холодом пахнуло в дом. Мы держали на изготовке револьверы. Но все и сразу пошло не так. Из подпола, едва в тишине открылась дверь, тотчас же пошли гулкие удары – один за другим, нервные, призывные. Я услышал отдаленный пронзительный крик: «Беги, Лешка! Беги, сынок! Враги это!» Но Сукин и так не больно поверил, что перед ним мать. И силуэт, и походка!..
– Убей ее! – бросил он с порога, ныряя рукой за отворот пальто.
Мы даже не успели сообразить, что и как, а Штрило вырвал из тулупа короткий обрез и в упор выстрелил в Тимофеева. Беднягу швырнуло в темноту, на нас. Ответные выстрелы отбросили назад и Штрило – на крыльцо, в ночь и снег.
– Сукина живым брать! – заорал Жабников.
Вырвав из-за пазухи револьвер, Сукин отстреливался, совсем не целясь, а сюда уже бежали двое полицейских от соседки Сукиных – Пелагеи Митиной. И наши выскочили и целились бандиту-революционеру по ногам. Подстреленный, он упал рядом с бричкой. Через пять минут, окровавленного, мы втащили его в дом, а из подпола тревожным одержимым набатом шли гулкие удары и неслись проклятия.
– Слышит сука, как щенка ее бьют, – сурово заметил Степан и отошел в темноту.
Теперь было дело сыскарей – добиться правды.
– Как Тимофеев? – спросил Жабников у одного из своих.
Тот отрицательно покачал головой:
– Наповал. Всю грудь разворотило. Бедная матушка его…
Тут уже были и жандармы, караулившие в соседнем доме.
– Царские псы! Опричники! – процедил сквозь зубы Сукин. – Всех перебьем! Всех вырежем!
– Ишь ты! – усмехнулся один из опытных жандармов. – Дьяволенок, твою мать.
Я смотрел на Сукина и думал: он и с бандитами водился, чтобы революцию делать, и деньги любые брал, кровью пропитанные. Он посмел к главному полицмейстеру Семиярска войти, как к себе домой, средь бела дня, и бросить в него бомбу. Это не Бык Мироныч, который лишь за звонкую монету и сладкую жизнь в малине готов был сражаться. Этот будет терпеть. И побои, и боль. А может, и смерть примет с осатанелой радостью. Из таких мученики и получаются! Но ждать у нас времени не оставалось. Нам нужна была главная фигура на этом игровом поле. Я переглянулся с Жабниковым, кажется, он думал так же, как и я.
– Семен Семенович, думается мне, мы только зря потеряем время, допрашивая этого господина, – вдруг сказал я.
– Думаете, Петр Ильич, ничего сукин сын нам не скажет? – спросил Жабников.
– Уверен, – кивнул я.
А из подпола все стучали и стучали. Ревели там.
– Не уймется никак старуха, – сказал один из сыскарей, глядя на революционера с бородкой. – Любит своего упыря! Кровинку свою порченую!
– Распорядитесь керосину принести, – сурово вымолвил я.
Эта фраза заставила всех замолчать.
– Керосину? – переспросил Жабников.
– Именно, Семен Семенович.
– И поболее? – как ни в чем не бывало вдруг поднял брови майор.
– Именно так-с, господин майор. Поболее! Хорошо, что мы понимаем друг друга.
Это была двусмысленная фраза! Сыскари и полицейские уже вовсю переглядывались. Что еще задумали командиры?
– Зачем керосину? – вдруг спросил Сукин.
– Как зачем? – усмехнулся я. – Спалить вашу избенку к чертовой матери.
– А как же матушка? – вновь спросил бомбист-революционер.
Я встретил взгляд Жабникова, и призывно кивнул ему: действуйте!
– А что матушка? – вдруг вошел в разговор майор. – Если бы твоя матушка смирно сидела, мы бы взяли вас двоих, и наш бы товарищ остался жив. Да и твой хромый, глядишь, выжил бы. А так, через твою матушку, хороший человек погиб.
– Так вы и матушку хотите спалить? – ошалело переспросил тот.
– Конечно, – перехватил я эстафету. – И тебя, сучье отродье, и твою матушку, такую вот мерзость уродившую…
– Ненавижу, – прошептал Сукин и вскочил, но его немедленно усадили на место. – Ненавижу…
– Что, господа, – прохаживаясь за спиной Сукина под взглядами ищеек, я подмигнул товарищам. – Даете слово держать в секрете это событие? Мало ли, керосинка упала на пол, вспыхнул дом и сгорел! А?
– Даем, – хором ответили все.
Уже поняли: что-то сейчас да будет!
– Тогда несите керосин, – приказал я.
А Сукина все билась и билась в подполе, и так это нам сейчас было на руку!
– Стойте, – вдруг сказал революционер. – Если скажу, матушку отпустите?
– Тебя посадим, а матушку отпустим, – сказал я.
И так у меня уверенно это вышло, что Сукин кивнул:
– Горазд Рыжин нам заказал убить секретаря губернатора – Никанора Треглядова.
Степан присвистнул.
– Тот, что двоюродный брат казаку Николе? – спросил я у своего помощника.
– Точно, – ответил из темноты Степан.
Он грел руки у печки и отпивал молоко, как будто ничего и не произошло.
– Стало быть, смерть секретаря Дармидонту Михайловичу понадобилась? – спросил уже майор Жабников.
– Стало быть, – ответил Сукин.
– А какие дела были у Кабанина и Треглядова? – теперь спросил я.
– Откуда ж мне знать такое? – Сукин поднял голову, и я сразу понял: тут он не лжет. Не знает.
– Где сейчас Горазд Рыжин? – спросил майор Жабников.
Сукин ждал – думал, как далеко он может зайти в своих признаниях.
– Говори, – посоветовал я. – Хоть что-то утаишь – сделки не будет. Сожжем избенку со всей вашей революционной фамилией. Никого не помилуем.
Сукин нервно вздохнул.
– На окраине Семиярска есть дом терпимости, зовут его по-французски: «Мадам де Пом…пар…» – он сморщился, пытаясь вспомнить.
– «Мадам де Помпадур», – со знанием дела кивнул Жабников.
– Верно, – подтвердил Сукин. – Захаживаете туда, господин майор?
– Знаю я этот публичный дом, – не слушая того, сказал майор. – Рассадник порока, – усмехнулся он. – Туда многие ходоки. Издалека приезжают. Девки там больно красивые как на подбор. Да к чему это ты, Сукин?
