Журналист понимал, что опер оказывает ему личную услугу, не знал, как он будет его благодарить, и оттого чувствовал себя неловко.
– Веди меня, Вергилий, – хмыкнул майор. – Веди тем путем, каким девушка твоя сегодня утром шла.
«Странный человек Савельев, – подумалось Диме, – то по-французски, то по-английски пытается изъясняться, то Данте поминает…»
– Слушай, Вася, а ты где учился? – поинтересовался Полуянов, когда они спускались в подземный переход.
– Да я, как и все менты, – откликнулся опер. – Окончил НШМ. Сиречь: низшую школу милиции.
В переходе оказалось холоднее, чем на улице, горел тусклый свет, торопились немногочисленные прохожие. Однако, несмотря на ледяную сырость, посреди перехода разложила на складных столиках свой ассортимент уличная торговка с красно-каленым лицом. Она торговала разномастным постельным бельем, полотенцами, фартуками.
– Жди здесь, – бросил Савельев Диме и направился к торговке.
О чем они говорили, Полуянов не слышал, но, судя по обоюдным улыбкам, опер нашел с продавщицей общий язык. Они довольно мило потолковали минут десять, тепло распрощались, и майор отошел к Полуянову. Бросил:
– Пошли дальше.
– Что ты узнал?
– В этом переходе с твоей девушкой сегодня ничего не случилось.
– Почему ты так уверен?
– Потому что здесь за целый день вообще ничего не случалось.
– Неужели эта продавщица тут с самого утра торчит? – усомнился журналист. – С девяти часов?
– Работа такая, – неопределенно пожал плечами майор.
В следующий раз он покинул Полуянова в вестибюле станции «Алексеевская»: исчез за дверями с надписью «Опорный пункт милиции». Отсутствовал опер довольно долго: как раз то время, за которое вполне можно было выпить стакан чаю или рюмки три водки.
Дима, пока ждал майора, изучал лица прохожих – то входящих в вестибюль, то сходящих с эскалатора. По привычке подметил четыре или пять симпатичных женских мордашек. Какой-то бесенок шепнул внутри: «Пока Надьки нет, ты можешь разгуляться…» Дима оборвал бесенка. Ему совершенно не хотелось разгуливаться. Он хотел увидеть Надю. Живой, здоровой, любящей, веселой.
Ему совершенно были не нужны сейчас никакие женщины. Он отдал бы все за то, чтобы вернулась Надя. За то, чтобы с ней ничего не случилось плохого.
Вернулся Савельев, вздохнул:
– Поехали.
– Куда?
– К месту работы твоей Надежды.
– А что ты узнал здесь?
– Как и следовало ожидать: в метро на нее никто не нападал.
– С чего ты взял?
– Милиционеры, – лапидарно ответствовал опер. – Дежурные по станциям. Камеры слежения. Сотрудники в штатском. Нет, крыспондент, из метрополитена очень, очень трудно похитить человека и остаться незамеченным.
В довольно-таки забитом – для вечернего времени – поезде они поехали в сторону «Китай-города». По пути, перекрикивая шум состава, Дима рассказал, наклонясь к уху опера, о том, как мужик, назвавшийся Георгием Ершовым, приставал к Надежде позавчера на улице, как вчера они пытались поговорить с ним по телефону, а также сколь безрезультатными оказались сегодняшние Димины поиски этого человека и ООО «Аргус», каковое он якобы возглавлял.
– А телефон его, – добавил Полуянов, – теперь не отвечает либо недоступен.
Опер, казалось, слушал его вполуха, но Дима готов был поклясться: на деле он не упускает ни единого факта.
Когда они уже поднимались по эскалатору наверх, Савельев спросил, чуть ли не задушевно, едва ли не впервые назвав журналиста по имени:
– Скажи мне, Дима: могла твоя девушка жить двойной жизнью? Встречаться с кем-то параллельно с тобой?
Полуянов немедленно отрицательно мотнул головой, но опер остановил его:
– Подумай сначала.
– Да тут и думать нечего! Надежда – она вся как на блюдечке. Своя, простая и бесхитростная. За что и люблю.
– Ну, ясно, – вздохнул Савельев: то ли дурачком прекраснодушным Диму посчитал, то ли, наоборот, позавидовал, что тому удивительная дивчина досталась.
Они вышли из метро.
– Ну, давай показывай, – молвил опер, – какими путями твоя герлфренд на работу ходила.
– Сюда, – махнул рукой в сторону Солянки Дима, – а потом вверх и налево в переулок.
– По какой стороне улицы обычно ходила?
– А черт его знает, – пожал плечами журналист.
– Ладно. Я иду по левой, ты – по правой. Идем не спеша. Внимательно смотрим под ноги и по сторонам.
А когда они повернули в переулок, ведущий к библиотеке, Дима издалека заметил черное пятно на подоконнике только что отреставрированного особнячка.
Предчувствуя что-то, с сильно забившимся сердцем Полуянов бросился к нему. Интуиция его не обманула: на подоконнике лежала почти новая женская кожаная перчатка. Он сразу узнал ее, потому что сам покупал перед зимой, в прошлом ноябре, в ЦУМе: черная, лайковая, размер восемь с половиной.
На Надиной ручке она сидела как влитая.
* * *
Похититель явился, наверно, часа через три, когда Надя уже не ощущала ни рук своих связанных, ни ног, а ее мочевой пузырь, казалось, вот-вот разорвется. Еще чувствовалось, что под глазом наливался синяк и болела скула от побоев похитителя. А он явился, надменный, как хозяин, в той же куртке с капюшоном и той же детской маске. Спросил с порога:
– Сцать будешь?
Надя отчаянно закивала головой. А из чего ей было теперь выбирать? Только между покорностью или еще большим унижением.
Мужик подошел к кровати. Развязал ей ноги. Потом руки. Сказал грозно:
– Тихо сидеть!
Ногой выдвинул из-под кровати эмалированный таз. На табуретку положил мини-рулончик туалетной бумаги.
Ухмыльнулся:
– Прошу!
Надя сидела на кровати, разминала дико затекшие руки и ноги. Отчаянно показала руками, промычала: выйди, мол, или отвернись! Рта он ей так и не распечатал, тот еще раз ухмыльнулся – вообще он производил впечатление заторможенного, чуть ли не умственно отсталого. Сказал:
– Еды сегодня больше не получишь. Пайку ты сама разлила. Завязывать тебя не буду, если рыпаться не станешь. Будешь хорошо себя вести?!
Надя быстро-быстро закивала (недолго же длилось ее сопротивление!).
– А нет, по хлебалу получишь! А завтра, если будешь паинькой, рот развяжу. А сегодни представление будет. Но ты в нем пока участия не принимаешь. Сегодни у тебя заезд. Смотреть тоже не будешь. Тока слушать. Будешь слушать и тихо-тихо сидеть, как мышка. Конфету получишь. А не то опять завяжу. Давай сцы и располагайся. Ты здесь надолго.
