Но Кай прислушался к себе и понял: ему жалко расставаться с Машкой! Он еще не насытился ею. Не насладился. У нее осталось еще так много тела! Так много мест, с которыми он мог бы поиграть. И снова ощутить упоение, по сравнению с которым чувства Демиурга, Верховного божества, просто меркнут. Провисают, как нити в вялом кукольном театре.
А вдруг (внезапно пришло Каю в голову) Бахаревой плохо? И она – умрет сама? Или уже сейчас – умирает? Да, он постарался наложить ей повязку по всем правилам, остановил кровотечение, даже поставил капельницу… Но вдруг шок, который она испытала, оказался слишком сильным? И он, этот шок и ужас, навсегда ослепил ее? И превратил в безмолвное животное, кучку плоти и костей?
Нога поневоле сильнее прижала педаль газа. Нет, он не хочет ее терять!.. И он сам должен нанести ей последний удар!
К тому же нельзя забывать о факторе времени. Кай нисколько не сомневался, что и Полуянов, и особенно Бахарев подключили все свои связи, использовали все возможности, чтобы отыскать своих любимых. Конечно, найдут они их не скоро – если вообще найдут. А даже если вдруг найдут – назад они их уже не получат. Но враги – если им, конечно, начнут помогать профессионалы – могут отыскать Кая. А он не может себе этого позволить, пока целиком, в полном объеме, не осуществил Предназначение, ради которого он продолжал жить даже после того, как должен был умереть.
Нет, не надо недооценивать врагов и помогающих им профессионалов (как он сегодня недооценил Полуянова). Кто знает, какие средства находятся в их арсенале. Кто знает, на какие хитрости они способны.
Поэтому, как ни хотелось Каю растягивать удовольствие, длить и длить Игру, он вынужден торопиться. Но все равно, он просто не может пока оторваться от Марии. Не может ее бросить, пока она не ушла навсегда!.. Он должен, должен позволить себе с ней побаловаться! Разве он железный?! Разве не может разрешить самому себе небольшой каприз?
И вот в таком раздрае, в растрепанных, противоречивых чувствах он въехал наконец на территорию Гостиницы. Ворота автоматически закрылись за ним, и он заглушил движок своего фургона.
* * *
Как ни странно, сегодня опер Савельев сам настоял на встрече. Они договорились увидеться с Полуяновым в час дня в одной из забегаловок близ метро «Водный стадион».
Журналисту пришлось ловить машину и нестись туда по запруженной Кольцевой. Ни о каком визите в переулок, где они нашли Надину перчатку, уже не шло речи. Обстоятельства изменились самым кардинальным образом.
Водителем боевой «тестеры», согласившимся подвезти Полуянова, оказался кавказец. Дима завел с ним разговор. Он всегда толковал с попутчиками. И интересно было, и много нового узнавал. А сейчас беседа еще и помогала отвлечься. От мыслей о разгроханной в хлам любимой «Королле». Об ужасной картине, увиденной на диске. И главное, от тревоги за Надю.
– Из каких краев к нам прибыл? – спросил журналист у джигита, горделиво восседающего за рулем.
– Я – эстонец, – с гортанным акцентом отвечал шофер.
– Эстонец?! – расхохотался Полуянов.
– Да! Разве не похож?
– Нет.
– Клянусь тебе, я из Эстонии приехал.
– Не смеши меня.
– Хочешь, права покажу?!
На минуту полностью прекратив управлять машиной («шаха» тем временем неслась по Кольцу со скоростью километров восемьдесят в час), джигит залез в бардачок, порылся в нем и вытащил пластиковое удостоверение.
– Смотри, ведь это я, – сказал он, демонстрируя фотографию.
– Ну, ты.
– А теперь смотри, где родился?
Большим пальцем при этом «эстонец» прикрывал свои фамилию и имя.
В графе «Место рождения» и вправду значилось: «г. Кохтла-Ярве, Эстония». Дима расхохотался и сдвинул в сторонку железный палец «горячего эстонского парня». Там, где «Фамилия – имя – отчество», значилось: «Бахрамов Тофик Микаэлович».
– Да-а, ну ты эстонец! – развеселился журналист. – Настоящая у тебя эстонская фамилия – Баахраммов!
– Так ведь это по отцу. А по матери я все равно эстонец.
Шутливая перебранка сблизила их с шофером. И еще она невольно напомнила Полуянову его самую первую журналистскую командировку. Тогда он, на первом курсе, пришел на практику в «Молодежные вести», и его тут же отправили в мятежную, полуотвалившуюся от Союза Литву. Шел боевой и горячий восемьдесят девятый год, когда многим (семнадцатилетнему Диме в том числе) казалось: вот чуть-чуть поднажмем, скинем проклятые КПСС и КГБ, и наступят у нас блаженные Рынок и Капитализм. И тогда в магазинах можно будет купить все, что ни захочется, а по телевизору – говорить обо всем на свете, и только правду.
В Вильнюсе молокососа Диму встречал у вагона сопровождающий из республиканского ЦК комсомола. На привокзальной площади Полуянова усадили в черную «Волгу» с радиотелефоном. Корреспондент центральной молодежной газеты, несмотря на все «Народные фронты», еще являлся для литовцев начальством. Полуянова отвезли в сонный вильнюсский пригород Григишкес, где предоставили в его единоличное распоряжение трехкомнатную квартиру со всем необходимым, включая фужеры, рюмки и кофеварку… А потом завертелась обычная для разъездного корра мясорубка: встречи, интервью, разговоры, выпивка, экскурсии…
Из Литвы Дима привез совсем не ту статью, которую от него ждали. Вместо боевого репортажа о манифестациях «Саюдиса» – очерк о хороших людях в духе старой доброй советской школы журналистики. Семья Иванаускасов жила в Григишкесе чуть ли не сто лет. Все трудились на небольшой бумажной фабричонке. Но самое интересное: в одной фамилии из восемнадцати человек уживались представители шести национальностей не распавшегося тогда еще Союза Советских Социалистических Республик. Кряжистый восьмидесятилетний папаня был литовцем, а его «матка» – полячкой. Они родили и вырастили четверых детей. И те, как по заказу, женились (вышли замуж) за русских, украинцев, белорусов… Народили внуков. И у одной из молоденьких, хорошеньких внучек муж оказался грузином. А у другой, как нарочно, – Самвел-джан прибыл по комсомольской путевке из солнечной Армении… Такой вот в Литве оказался плавильный котел по-советски…
В конце своего очерка Дима приводил слова восьмидесятилетнего патриарха семьи, деда Иванаускаса: «Все эти «саюдисы» и Ландсбергисы хотят Союз развести, отдельно жить. Это все равно как мою семью разделить, от меня – детей моих, внуков моих оторвать!..»
Димин очерк вызвал тогда у коллег неоднозначное отношение. Те, кто причислял себя к демократам, шипели: «Такую заметку только в «Савраске»
[9]
публиковать!» Старый мэтр, уважаемый всеми спецкор Колосников, прочитав статью, вздохнул: «Похоже на вагон, отцепившийся от давно ушедшего паровоза». Когда Дима спросил, что патриарх имеет в виду, Колосников отвечал, скосясь, не менее афористично: «Ладно скроенная припарка для давно уже мертвого тела». И прибавил бравурно звучащую для семнадцатилетнего Полуянова фразу: «Бегите, юноша, за кофе. Вы тем не менее принимаетесь в наш клуб…»
