– А те девчонки? Те, которых вы в эротических фильмах снимали? И которые теперь на вас в прокуратуру телеги пишут? Кто они? С ними я могу поговорить?
После долгих препирательств эротоман все-таки выдал Диме имена и телефоны двух девушек-подростков.
– А я так хотел вас защитить… – сказал на прощание директору, разводя руками, молодой Полуянов.
Журналистика оказалась профессией, где человеку, даже юному (по меркам нынешнего века), как тогдашний Полуянов, приходилось решать сложные моральные дилеммы. И для того чтобы брать на себя сию ответственность, требовалось для начала быть полностью уверенным в себе.
В себе – и в своем моральном праве судить.
В ту начальную пору своей карьеры Дима считал, что он этим правом безоговорочно обладает. Что он получил его вместе с образованием на самом крутом журфаке страны (с видами на Кремль) и красной корочкой с надписью золотыми буквами «ПРЕССА».
Однако перед тем, как вынести суждение, следовало выслушать все стороны конфликта. И хотя уголовное право разрешало допрашивать несовершеннолетних лишь в присутствии родителей, журналисту никто не мог запретить поговорить один на один с девчонками, ставшими эротическими моделями (и потерпевшими по уголовному делу). Они-то о чем думали, когда снимались голыми? И потом: когда подавали заяву на своего учителя в прокуратуру?
Первая потерпевшая отказалась говорить с журналистом наотрез. Она просто захлопнула дверь перед Диминым носом.
Вторую он подкараулил у школы. Трепетная красавица курила за углом вместе с подругами длинные тонкие сигареты.
– Разговор есть, – взял девушку за локоток Полуянов, левой рукой небрежно демонстрируя свое удостоверение с золотым тиснением. Школьница оглядела красавца-журналиста и дала увлечь себя в ближайший сквер, где одуряюще пахло сиренью. Они сели на лавочку. Гроздья сирени свешивались с кустов. Мимо прогуливались молодые мамы с колясками или с уже самостоятельно топающими по земле малышами. Начав с простых вопросов, репортер все-таки разговорил девчонку. И на главный вопрос: «Почему?» – она рассказала:
– Я подумала: годы-то уходят! Скоро я, может, замуж выйду, и ребенка рожу, и стану толстой коровой. Задница в три обхвата, как у матери моей, и сиськи обвислые… И никто никогда не узнает, какой я была! Какая стройная, красивая, упругая!.. Наши мальчишки разве оценят?! Они юнцы совсем, молоко на губах не обсохло, только об одном и думают… А руководитель наш – нет, он не такой. Он до меня даже пальцем не дотронулся!.. Только советовал мне, как встать, как повернуться, как улыбаться…
– И у вас с ним ничего не было?
– Нет! Ничего! Я ж говорю: даже пальцем он меня не тронул!..
– А где вы снимались? У него дома?
– Нет, в студии, вечером, когда все ушли.
– А перед тем как сниматься, выпивали?
– Я выпила чуть-чуть ликерчика, для храбрости…
– А что потом?
– Потом – это когда?
– Ну, когда съемка закончилась?
– Я ж говорю: ничего не было! Я оделась и домой поехала. Вернее, он меня подвез… Да я ради него все что угодно бы сделала. Знаете, какой он умный!.. Какой талантливый, яркий!.. Как Андрюша Миронов. А танцует!.. Как бог!
– Почему ж ты тогда решила на него заяву в прокуратуру подать?
Ничего я не решила! Это все отец!.. Он, паскуда, пленку нашел. В столе моем, сволочь, рылся. Сам смотрел – небось слюнки пускал. А потом начал: да как я могла, да это статья, уголовное дело!.. И кассету забрал, и в прокуратуру заявление накатал… Наверно, думал, что наш руководитель ему денег даст, чтобы, значит, откупиться. Да только у него все равно денег никаких нет. Он – бессребреник и знаете кто?.. Дон Кихот!..
Почему-то та беседа с девчонкой на Сиреневом бульваре запомнилась Полуянову вся, до реплики, до выражения ее глаз. А вот как девицу звали, он забыл. И даже в опубликованной статье ничего о ней не узнаешь: «по этическим соображениям фамилии потерпевших изменены». Разве что в блокнотах той поры осталась запись. Но блокноты – далеко, на полуяновской квартире в Марьине.
Вот для чего понадобилась Диме Киркина машина: чтобы за ночь всюду успеть – и на Шокальского, и на Краснодарскую. А может быть, придется ехать куда-нибудь еще.
Но ту девчонку точно звали не Мария Бахарева. Да и по возрасту, конечно, не сходится. Бахарева – студентка первого курса, а той сейчас, наверное, лет двадцать пять. Интересно, вышла ли она замуж? Родила ли ребенка? Стала ли, как опасалась, «толстой коровой»? Или та пленка изменила ее судьбу? И может, она сделалась престижной супермоделью? Или, напротив, презренной проституткой?
Было бы, наверно, интересно найти ее и сделать о ней материал под условным названием «Десять лет спустя». Но сначала надо отыскать его – того бессребреника. И, самое главное, Надю.
Господи, ну она-то, бедненькая, здесь при чем?
После разговора с девчонкой на Сиреневом бульваре Полуянов уже готов был сесть и писать статью. Но тут история совершила еще один поворот.
Ему лично позвонил в редакцию давешний прокурор. В его утробном бурчании журналист расслышал нотки радости:
– Вынужден информировать вас, что против директора киношколы возбуждено еще одно уголовное дело – по статье двести сорок второй УК России.
– Что вы еще ему шьете? – нахмурился Дима.
– Да он сам все себе сшил, – хмыкнул прокурор. – Двести сорок вторая – это незаконное изготовление, обороти распространение порнографии. Наказывается лишением свободы на срок до двух лет.
– Какую ж такую порнографию он распространял?
– Видеоматериалы сексуального характера, снятые им в отношении несовершеннолетних – и тех двух, что были признаны потерпевшими, и других, – он разместил во всемирной компьютерной сети Интернет. Вот вам налицо не только изготовление, но и распространение порнографии.
– Спасибо, что проинформировали, – буркнул журналист.
Полуянова тогда охватил приступ ярости. И злость его была направлена против несостоявшегося героя статьи. «Что же он творит, мерзавец! – возмущался Дима. – И он после всего еще хочет, чтобы кто-то его защищал?!»
Полуянов немедленно набрал номер киношколы. Там ему сказали, что такой-то здесь больше не работает. Он набрал домашний телефон развратника – женский немолодой голос (видимо, мать) сообщил журналисту, что тот уехал и неизвестно, когда вернется. Значит, подумал Дима, вспоминая об этом эпизоде сейчас, десять лет спустя, тогда у меня был его домашний телефон. Нет, надо срочно мчаться на Краснодарскую – разыскивать в старых блокнотах все координаты давешнего героя…
А тогда, после звонка прокурора, Дима, еще не остыв после приступа злости, решил не дожидаться новых оправданий героя. Да и что нового он мог проблеять в свою защиту?
