— Прошлого не изменить, — вздохнула Майра. — Что сделано, то сделано.
Джеймси был готов поспорить с ней, но его жена Мэгги взяла его волынку и сунула ему в руки.
— Довольно о политике, — сказала она. — Сыграй-ка нам лучше рил.
Джеймси улыбнулся ей. Через мгновение его пальцы уже плясали по отверстиям трубки волынки, а гостиную заполнили звуки музыки.
— Пойдем, Этьен. — Майра взяла Этьена за руки, закружила с ним по комнате, и наши танцы возобновились.
Пэдди взял Майка у Бриди, положил его себе на плечо, и они втроем ушли.
Патрик тоже собирался уходить. Покончив с завязками на своей куртке из овчины, он забросил на плечо шлейку чехла с жезлом.
— Как тебе удалось сохранить этот посох в тюрьме? — спросила я.
— Надзирателем там был ирландец, — просто ответил он.
— Дядя Патрик уходит! — крикнула я танцующим.
— До свидания! До завтра! — прокричали они в ответ, не останавливаясь и продолжая двигаться.
— Я провожу тебя.
Я набросила на плечи шаль.
— Много раз мы уже праздновали здесь Рождество, — сказала я ему, пока мы спускались по лестнице.
— А помнишь самое первое? — спросил Патрик. — Когда ты сидела на этих ступеньках, закутавшись в медвежью шкуру, и вправляла мне мозги.
— А ты не слышал ни единого слова из того, что я тебе говорила. Некоторые вещи со временем совершенно не меняются.
Мы дошли до нижней ступеньки.
— Прощай, Онора, — сказал он и взял меня за руку. — Завтра утром я уезжаю в Ирландию.
Затем он развернулся и пошел прочь. Какой же резкий и непредсказуемый этот мужчина!
— Нет! — крикнула я ему. — Погоди, погоди!
Но он продолжал идти, и силуэт его уже начал растворяться на темной пустынной улице.
Я бросилась за ним, выкрикивая на ходу:
— Патрик, ради бога, постой!
Наконец он все-таки остановился.
Мы уже были на берегу Баббли-Крик, где воду освещал ряд газовых уличных фонарей. По поверхности плавали обломки льда, но полностью Баббли-Крик не замерзал никогда.
— Что, Онора? — спросил Патрик.
Освещение здесь было достаточным, чтобы я могла разглядеть раздраженное выражение его лица и сверливший меня взгляд его светло-карих глаз. Во всем чувствовалось нетерпение. Полковник Келли.
— Что еще? — снова спросил он. — Что?
Я набрала побольше воздуха в легкие.
— Ты сам прекрасно знаешь что. И никуда ты не поедешь, пока не объяснишься со мной.
Я подняла голову и смотрела прямо в эти глаза с пронзительным взглядом военного. Я не должна дрогнуть. Сейчас или никогда.
— Объясниться?
Он сделал несколько шагов в сторону Бриджпортской насосной станции. В здании были заперты все ставни, здесь царила тишина: канал закрыли на зиму, и громадная машина внутри безмолвствовала до весны.
Я не отставала.
— Да, — повторила я, — объясниться. Ночью накануне твоего отъезда в Канаду ты говорил, что я тебе небезразлична, ты просил выйти за тебя, уехать с тобой.
— Онора, прошу тебя… Мы потерпели неудачу в Канаде. С этим всем покончено.
— А «это все» включает и меня? Ты ведь говорил…
— Нам лучше забыть о том, что было сказано.
— Забыть? Но, Патрик, я…
— Онора, я ведь уже сказал тебе: я уезжаю в Ирландию, — перебил он. — Есть целая группа, все ветераны войны, хорошо подготовлены. Они готовы выехать в Ирландию и расположиться в горах Коннемары, нападая оттуда на британских солдат. Они хотят, чтобы их возглавил я. А реальные наши действия там воодушевят наших парней здесь, в Америке.
— Патрик, если тебя арестуют, англичане незамедлительно повесят тебя.
— Что ж, моя смерть принесет хоть какую-то пользу.
— Мученики помогают делу?
— Если это случится, я последую на виселицу за целым рядом смелых и достойных людей. Я пошел по этому пути много лет тому назад. И я не сверну с него, даже если на этом он оборвется. Я не могу измениться.
— Не можешь измениться? Но это же Америка! Здесь люди меняют сами себя постоянно. И все мы уже совсем не те, кем были бы, если бы остались в Ирландии. Скорее всего, нас давно не было бы в живых, и, скажу я тебе, о славе и величии умирающих с голоду не написано ни одной песни. А в Чикаго для своего дела ты можешь сделать ничуть не меньше, чем в Коннемарских горах. Даже больше, вероятно. Но ты скорее умрешь за Ирландию, чем будешь жить ради нее.
— Это неправда.
— Нет, правда. Я могу понять, что мужчины порой должны уходить на войну. Даже в маминой колыбельной девушка обещает продать свою прялку, чтобы купить своему возлюбленному стальную саблю, но это лишь для того, чтобы он мог защитить себя и вернуться домой.
— С победой, — добавил Патрик.
— Живым. С победой или поражением. Главное — живым.
— Я с этим не согласен, Онора.
Поднялся ветер, и я задрожала.
— Легко тебе разглагольствовать, стоя в теплой меховой куртке, — сказала я. — Мне нужно еще много чего тебе сказать, но я жутко замерзла.
— Ладно, погоди.
Он развязал завязки на своей куртке и начал снимать ее. Но я шагнула к нему, и он запахнул полы, укутав нас обоих. Я обхватила его руками, и Патрик прижал меня к себе. Я чувствовала его крепкую грудь, а потом ощутила его губы, касавшиеся моего лба. Я подняла к нему лицо, и он поцеловал меня, крепко и быстро.
— Ну вот, — сказал он со злостью в голосе. — Все. Довольна? — Он словно колол меня словами и своими яростными поцелуями. — Вот тебе. Вот…
Но я с готовностью встречала их, прижимаясь к нему все сильнее и отвечая на каждый его поцелуй.
— Вот, вот… — с любовью успокаивала я его. — Вот…
Патрик прислонился спиной к двери насосной станции, а я льнула к нему всем телом под его теплой курткой. Внезапно он выпрямился и опустил руки.
— Что случилось? — спросила я. — Только не говори, что тебе все равно…
— Я все равно должен ехать, — упрямо сказал он.
— Ехать? Ты не можешь этого сделать. Мы любим друг друга.
— Это не имеет значения. Я не могу допустить, чтобы это сделало меня слабым. Я не брошу…
— Патрик, сколько можно обманывать себя? Делать это просто, знаю по себе. Но любовь все же имеет значение для тебя. Или ты думаешь, что я не чувствую желание, которым пылает твое тело?
