— Похоронная песнь, — сказал он.
И полились печальные звуки — траурная мелодия по телам и душам, разбитым в многочисленных и разнообразных битвах за много столетий.
Бабушка сказала тогда: «Не своди на нет жертву сестры. Не дай им победить». Но я чувствовала себя оцепеневшей от горя.
Майкл закончил играть, положил свою волынку и обнял меня, а я положила голову ему на плечо. Мы молча смотрели на языки пламени. Я коснулась пальцами лица Майкла, серьезного и мрачного. Мой герой, явившийся из моря.
— Mo ghrá, — сказал он, — любовь моя.
— A stór, — ответила я, — мой дорогой.
Мы встали и пошли к мягкой постели, которую Майкл сделал нам из сена, до сих пор хранившего в себе запахи лета.
Они не победили.
Мы добились своего права на нашу первую ночь.
Часть вторая
Великий голод, 1845—1848
Глава 9
Шесть лет позади. Двадцать третье июня 1845 года. Шесть лет прошло с того дня, когда мой Майкл выплыл ко мне из моря. Мы стояли в дверях своего домика, наблюдая, как солнечный свет заливает наши поля и прогревает посевы пшеницы, овса и ячменя, превращая их сочную зелень в спелое золото. Нокнукурух встречал рассвет радостным ликованием.
— Все растет хорошо, Майкл, — сказала я.
Он улыбнулся мне. Все это было делом его рук. Именно он добился изобилия на этой скудной земле. В постоянной борьбе плечи его стали шире, мышцы на спине и ногах налились и окрепли. У него всегда были крепкие руки кузнеца, но теперь все его тело излучало уверенную силу. Настоящий мужчина.
По ночам я гладила его тело, ласкала бугры его мускулов, пока в конце концов он не усаживал меня на себя, и тогда я открывалась его мужской силе. Мы соединялись… Как же это было здорово. Господи, до чего же я все-таки везучая!
Майкл обхватил меня одной рукой и сунул мне в ладонь небольшой камешек.
— Немного похож по форме на сердце, тебе не кажется? — спросил он.
— Верно, — согласилась я, гладя пальцами закругленные края камня.
— Видишь этот зеленый оттенок на розоватом фоне? Это называется коннемарский мрамор.
— Какой красивый, — сказала я.
Майкл взял мою раскрытую ладонь в свои руки, и мы вместе стали любоваться отблесками света на гладкой поверхности.
— Это мой подарок в честь этого нашего дня. Этого дня, этого утра.
— Спасибо, Майкл, — сказала я. — Замечательный подарок.
— А вечером, когда дети улягутся спать… — Он поцеловал меня в щеку. Наши дети — они были такими же памятными знаками этого утра. — Конечно, у нас с тобой есть и живые подарки, — вдруг сказал он.
— Как тебе это удается?
— Что?
— Всегда угадывать, о чем я думаю.
— Я просто говорю то, что приходит мне в голову, — ответил он.
— И это почему-то совпадает с моими мыслями.
С самого начала и по сей день мы читали мысли друг друга.
— Малышка, — хором сказали мы, услышав, как наша Бриджет подает знак, что проснулась и хочет кушать.
— Иди, Майкл.
— Время еще есть. Вынеси ее.
В нашем доме уже было светло — в большое окно свободно вливался утренний свет.
— Вот, a stór.
Маленькое личико Бриджет, раскрасневшееся от слез, расслабилось, как только маленькие выгнутые губки отыскали мой сосок. Слава богу, молока по-прежнему было много. Она родилась 28 апреля, когда в яме нашего закрома было еще много картошки, — я могла вдоволь есть и продолжать кормить ее. «А теперь, моя крошка, ты уже набрала немного веса, и это поможет тебе, пока в следующем месяце не появится молодой картофель. И тебе будет проще, чем твоему старшему брату Пэдди». Наш первенец родился в «голодные месяцы», и я не могла удовлетворить запросы бедного малютки. Это было ужасно. Впрочем, сейчас, слава богу, он уже стал крепким мальчишкой. Через несколько дней ему исполнится пять, и он похож на Майкла — такие же синие глаза, такие же густые черные волосы.
Пэдди перевернулся и закопался лицом в толстый тюфяк, который Майкл набил для него свежим сеном. Рядом с ним спал Джеймси, широко раскинув руки и нежась в тепле пробивавшихся сквозь стекло солнечных лучей. Джеймси, которому было уже два с половиной года, родился 31 октября, на Самайн — кельтский новый год, когда урожай уже был собран и картошки было в изобилии. Этот малыш с мягким характером быстро набирал вес. Сейчас он был очень похож на маму — такой же круглолицый и добрый, хотя глаза у него были карие, цвета ореха. Трое здоровых детишек. Великое счастье и благословение Господне.
Я вынесла Бриджет к Майклу. Он коснулся губами ее макушки. Он всегда был с ней очень нежен.
Бриджет выпустила изо рта мой сосок и подняла глаза на своего папу.
— Даже вопросов не возникает, от кого у нее эти глаза, — сказала я и, протянув руку, коснулась щеки мужа. — Они у нее такие же, как у вас с Пэдди, — насыщенного синего цвета с небесно-голубой каемкой.
Мы посмотрели на нашу дочку.
— Глаза твои, но волосы Майры — белокурые и уже начинают завиваться, — заметила я.
— Майра, — тихо сказал он. Ее страдания бросали тень на нашу жизнь. — Пойду-ка я лучше в поле. Увидимся в полдень. Мальчишки могут помогать мне отгонять птиц от картошки — их над полями собираются целые стаи, когда начинается цветение.
— Им это понравится, — сказала я.
Он превратит это в игру для сыновей, в которой они будут Финном
[31] и его Фианой или воинами Красной Ветви
[32]. Интересно, кто-то еще из мужчин играл со своими детьми так, как это делал Майкл? Мой отец никогда не бегал по улице с моими братьями. Он не стал бы этого делать. Не мог. Там всегда соблюдалась какая-то дистанция. Но Майкл был другим. Веселясь с детьми, он скучал по своему детству.
— Мы придем к тебе попозже. Мальчики будут в восторге от возможности погонять на свежем воздухе, пугая бедных созданий.
Майкл отошел, затем обернулся, помахал мне рукой и зашагал по склону холма.
— Итак, Бриджет, — обратилась я к своей крошке, — давай-ка мы с тобой посидим на скамейке, которую сделал твой папа, и порадуемся этому летнему утру.
