Я предложила им оставить младших детей у нас. Возможно, Недди и Тесси могли бы пойти… Я не сказала «побираться», но Тесси поняла меня без слов. Она и слышать об этом не хотела, как не хотела и отпускать Мэри. Девочка была ей нужна. Близнецы слушались только ее, да и сама Мэри не бросит младших братьев.
Недди сказал, что мог бы отнести тело младенца Тэдди в работный дом, чтобы доказать свою нужду.
Вдруг Альберт воскликнул:
— Пэдди!
В дверях действительно стоял наш сын и испуганно глядел на маленький труп.
Райаны ушли в тот же день.
— Сегодня вечером мы наконец поедим, — сказала Тесси.
Потом Пэдди никак не мог уснуть. Майкл сидел с ним, гладил его по спине и говорил, что солдаты сражаются еще ожесточеннее, если их товарищ пал в бою. И он, Пэдди, должен вести себя особенно отважно — в память о Тэдди. Пэдди все время кивал и в конце концов уснул.
* * *
Через неделю после этих событий, в канун Самайна, Пэдди, казалось, решил окончательно замучить Джеймси разговорами о еде.
— Я хорошо помню то время, когда мы каждый день ели по три раза, — говорил он брату. — Я мог взять столько картошки, сколько хочу, а мама еще приговаривала: «Давай, возьми еще, мой крепкий сынишка!»
— Ты все врешь, Пэдди, врешь! Он ведь врет, мама, правда? Три раза в день? Он все врет!
— Такое было, Джеймси, — сказала я. — Ты же и сам помнишь яблоки и орехи, которые у нас были на прошлый Самайн, не так ли? А тот великий пир на острове Мак Дара?
— Да, я помню, мама.
— И у нас снова будет столько еды.
— Но я все равно лучше его помню нашего дядю Патрика и еще Ойзина, — не унимался Пэдди.
— Я тоже помню Ойзина, — ответил Джеймси.
— Конечно помнишь.
За этого молодого жеребца Майкл и Оуэн Маллой выручили у покупателей из Байни два фунта. Почти даром — ведь Ойзин не был рабочей лошадью. Его растили для скачек. То были не деньги за такого коня.
— Но я помню, как Ойзин еще только-только родился. Ты этого не застал, Джеймси. Это было в прежние времена, когда ты…
— Все, прекрати, — оборвала его я. — А ты, Джеймси, посиди с Бриджет и дай ей немного крапивного чая. И себе возьми тоже. Так вы согреетесь.
— Чай не согреет, мама, — возразил Пэдди. — Он проходит сквозь меня, а потом только задница очень болит.
— Пойдем, Пэдди, — сказала я. — Посмотрим, как там твой отец.
Мы вышли из дома и остановились на возвышенности.
— Пэдди, зачем ты дразнишь Джеймси? Почему ты решил, что у него нет своих воспоминаний?
— Потому что он еще слишком маленький, чтобы по-настоящему что-то запомнить. А вот я — нет. Я знаю, как это, когда у тебя набит живот. Когда я говорю, что он этого не знает, он начинает спорить, говорит, что знает, и напрягает свою память. От этого ему кажется, что живот его не такой пустой, а немножко полный… Понимаешь?
— Понимаю, a stór.
Мы стояли на холме и высматривали внизу Майкла. Дорожные работы все-таки начались два дня назад, но Майкл был настолько слаб, что я опасалась, как бы он не свалился, поднимаясь в гору.
Если бы работа эта появилась в августе, сразу после беды… Тогда он был намного сильнее. А эти первые три месяца… Если бы не золотые монеты Патрика, разве выжил бы хоть кто-то из нас?
Из-за высоких цен на еду деньги Патрика ушли очень быстро. В этом году уже не было дешевой кукурузной муки, хотя склады береговой охраны были забиты ею под потолок. Капитан Андерсон рассказывал моему отцу, будто Тревельян заявил, что Пиль ошибался, продавая ее так дешево в прошлом году, и вообще остановил торговлю, так что мука осталась.
— Ради чего? — спросил отец.
Капитан не знал, что на это ответить.
Наконец я увидела его.
— Майкл! Майкл!
Он что-то принес. Я обняла мужа и взяла у него мешок. Ему удалось продать свое седло за еду на целую неделю. Но каждый день мы должны были есть совсем по чуть-чуть. Пэдди протянул отцу руку, и мы вдвоем втащили его в дом, где было тепло. По крайней мере, у нас был торф.
Я сыпнула в овсянку горсть кукурузной муки и принялась размешивать ее в кипящей воде, а Майкл взял нашу единственную оловянную чашку и пошел к Чемпионке.
Вернувшись, он протянул чашку мне, и я вылила ее содержимое в нашу кашу.
— Это что, кровь Чемпионки, мама?
— Это придаст тебе сил, Пэдди.
Сколько раз можно прокалывать вену на шее лошади, не причиняя ей вреда?
Я подняла Бриджет, взяла на палец немного жидкой кашицы и поднесла к ее губам.
— Возьми, возьми это.
Но она завертела головой, отталкивая меня. Тогда я силой открыла ей рот, мазнула кашей по языку и дала запить водой.
Джеймси испуганно наблюдал за этим.
— Почему она не ест, мама?
— Она пытается, Джеймси. Она съест. А ты ешь свое, a stór, но очень медленно.
— Ешь, Бриджет, — вставил Пэдди, — а не то у тебя животик раздуется, как у Тэдди Райана.
— Тэдди? Тэдди? — Бриджет много раз спрашивала про него, и про Мэри тоже. — Мэри? Петь?
У Мэри был очень мелодичный голос, и она часто пела для Бриджет «Поющую пташку».
Джеймси тоже попробовал спеть своим очаровательным чистым голоском:
— Я слышал, как дрозд выводит свою трель…
Бриджет заулыбалась.
Круглое личико Джеймси теперь было худым, а кожа плотно облегала скулы у его мягких светло-карих глаз. У Пэдди тоже заострились черты, а его синие глаза были похожи на два острых камешка. Белокурые волосы Бриджет были слабыми и тонкими, а ее взгляд иногда становился рассеянным и блуждающим.
Им нужно было есть. Еды едва хватало на одного, но я старалась накормить ею пятерых. Майкл по двенадцать часов в день бил камни для дороги — он просто не выживет на этой бурде.
Пэдди сунул свою деревянную палочку в котелок и вытащил на ней немного каши.
— Я почти не чувствую ее в своем желудке, — пожаловался он.
— У нас на работе ведутся всякие разговоры, — сказал Майкл. — В горах воруют овец.
— А еще поговаривают, что несколько человек арестовали и даже, по-моему, повесили, — добавила я.
Майкл кивнул и тоже сунул палочку в котел. Вытащив ее, он принялся обсасывать с нее кашу.
Я уложила детей, и они в конце концов уснули. Мы с Майклом сидели на полу у огня.
