В храме уже выстроились рядами монахи в камилавках, обтянутых спускавшимися на плечи мантиями. Впереди в полной форме сам архимандрит.
Анатолий уже примерил этот сан к армейской шкале. И понимал – это еще не генерал, как архиерей. Но уже полковник. И как полковник имеет право носить генеральскую папаху, так и архимандрит может получить и митру на главу, и скрижали на покрывающей плечи мантии.
Сегодня наместник вел братский молебен по преподобномученику Корнилию. Тому самому, которого в порыве гнева зарубил бешеный царь. Святые мощи убиенного покоятся в Богом зданных пещерах. Ну а братия поминает и славословит его в своих молитвах.
Но этот молебен тянулся не очень долго. Впереди еще длинный трудовой день. И надо спешить на завтрак.
Кстати говоря, в монастыре кормили очень даже неплохо. Не обижали ни трудников, ни послушников, ни добровольно пришедших поработать во славу Божию паломников.
Другое дело, что многие из братии едят только один раз в сутки. Обедают. Отчего? Сие каждый определяет сам. Но Анатолий подозревал, что от обильной трехразовой пищи у некоторых возникают греховные мысли. Вот и спасаются таким постом. Но он сам так не мог. Ему с утра надо напитаться энергией. Ведь жизнь в монастыре, условно говоря, разбита на три части. Восемь часов – сон. Восемь – труд. И восемь – молитва. Сил требуется много. Особенно сейчас, когда ему достаются ну очень трудные послушания.
«Пора на развод!» – привычно подумал он, вставая из-за стола.
В кабинете у наместника, где стоял вполне себе деловой стол со стульями, а на стене висели портреты патриарха, главы епархии, епископа, уже собрались должностные лица. Тут тебе и брат-казначей «Филин», и бригадир строителей, и заведующий фермой. Все в рясах. Решают вопросы.
Ну а они – трудники, послушники и прочие разные рядовые труженики – ждут указаний «сверху». А как иначе? Тут без этого – ни шагу.
Строгий отец Михаил начал делить послушания. Он, Анатолий Казаков, бывший спецназовец, бывший майор, стоял в первом ряду. У него черная как смоль, окладистая, жесткая бородка с усами. На нем такая же черная поношенная ряса (наместник благословил на ношение). А поверх нее для тепла одета синтепоновая куртка.
И он чувствовал, что Михаил, который его почему-то недолюбливал, отправит на тяжелые работы.
– Анатолий! – взгляд черных глаз, смотревших из-под лохматых бровей, уперся в его лицо. – На склад! Продовольственный. На перегрузку муки!
Он облегченно вздохнул: «Хоть так! Все лучше, чем было вчера!»
Вообще, хозяйство у монастыря обширное и богатое. Чего тут только нет. И работников немало. За сотню. Монахи, послушники, трудники – все при деле. Анатолию уже пришлось во многих местах побывать.
Своя кузница. Мехдвор с тракторами и машинами. Богадельня для стариков. Свои сады. Котельная. Скважины. Мастерские. Пекарня. Коровник. Рыбные пруды. Пчельник. Сварочный цех. Конюшни. Огороды. Склады. Прачечная. Теплицы.
Одним словом, колхоз. Но колхоз самодостаточный, способный не только себя прокормить, но и поддержать сирых и убогих, многочисленных паломников и юродивых, стекающихся к таким местам.
На послушании он понял еще одну простую истину. Она заключается в том, что монах – он «как дерево».
Это объяснил ему отец Михаил. Анатолий его как-то спросил. Чем тот руководствуется, когда направляет специалиста, который мог бы принести большую пользу в качестве водителя или тракториста, на неквалифицированную работу? Михаил посмотрел на него ясными, спокойными глазами и пояснил:
– Работа у нас – не просто работа. А работа над собою. Человек мнит себя в чем-то специалистом. И думает, как он в монастыре будет полезен по своей профессии. А отец-наместник раз – и обрезает его мысли. Как ветви у дерева. Думать надо не о полезности. А о душе.
Вот иной так и мается. Ругает за бестолковость меня. Наместника. Монастырский устав. А ведь главное для нас – чтобы человек выработал в себе смирение. Не строптивость характера, а смирение. Чтобы понял, что через послушание она вырабатывается. Покорность Божией воле…
Такие вот уроки приходится ему получать здесь. Смирение. Послушание. Нестяжание.
Вот и сейчас, таская и ворочая на складе огромные мешки с мукой, а потом загружая их в тележку, он размышлял обо всем, что видел: «Церковь – это еще и мощнейшее хозяйственное объединение. Ведь и сегодня в России более семисот монастырей. Это, считай, семьсот колхозов, где народ и сеет, и пашет, и строит. А ведь еще работают хозяйственные управления, обеспечивающие храмы и монастыри всем необходимым для богослужебной деятельности: свечами, церковной утварью, одеждой.
В подмосковном поселке Софрино огромный производственный комплекс.
Да еще при каждом храме имеется церковная лавка, где торгуют книжками, свечками, иконками.
Печатаются книги. Снимаются фильмы. Готовятся выставки. А образование? Семинарии готовят священников. Духовные академии – высшее духовенство. И это сейчас, после семидесяти лет гонений. А что уж говорить о дореволюционных временах? Тогда Церковь владела огромными земельными наделами. На нее работали сотни тысяч крестьян.
Кроме того, есть деньги спонсоров. И все таинства, такие как крещение, венчание, отпевание, оплачиваются.
Так что и с точки зрения хозяйственной жизни это крепко стоящая на ногах, мощная финансовая организация».
И чем больше Анатолий Казаков, поднимая очередной мешок, размышлял над этим, тем больше ему хотелось остаться здесь. Стать своим. А что? Он еще не старый человек. Ему совсем не поздно начать все сначала.
Препятствовало этому только одно. Тот жгущий пламень в груди. То чувство вины за двойное убийство, которое гнездилось в его широкой груди. Оно не давало ему вздохнуть полной грудью. И погрузиться полностью в этот мир.
За этим он и пришел сюда. Душу врачевать. Душу вылечить. Неужто не получится?
III
Вольные, свободные отношения с Виленом Соловьевым закончились так же, как и начались. Внезапно. Как в анекдоте: «Приехал муж из командировки…»
Только в этом случае из творческой поездки вернулась она. Зашла домой. И застукала его самого с какой-то лахудрой.
Она, конечно, знала его полигамную философию. Знала и о семье. Кроме того, до нее периодически доходили слухи. Но слухи слухами. А вот когда в твоей квартире, правда, подаренной им, да на твоей кровати…
И куда только подевалась вся ее выдержка? Вся философия и мудрость, которой ее учили годами?
Видимо, есть в каждой женщине что-то такое глубинное, куда лучше не заглядывать. И не испытывать.
Как разъяренная пантера набросилась она на соперницу.
Досталось и ему.
С воплями и криками выбрасывала она их вещи на лестницу.
В общем, скандал получился знатный. На весь подъезд.
