– Умение делать дыры. «Резак» путешествовал по внутренностям пораженного существа в поисках каких-нибудь жизненно важных органов. Он не останавливался до тех пор, пока жертва не погибала. И вот, скажем, солдат получает ранение в конечность. Если бы это была обыкновенная пуля, рана незначительная. Но если речь идет о «резаке органов», раненый погибнет в течение… о, получаса. Возможно, тебе покажется, что полчаса – не такой уж большой срок, но когда у тебя внутри движется маленький кусок металла, разрывающий ткани…
Нахлынувшие воспоминания едва не смыли доктора Шефа из его наблюдательного пункта, откуда он со стороны взирал на происходящее. Они тянули его, умоляя прекратить сопротивление. Но доктор Шеф не сдавался. Он не был пленником этих воспоминаний. Он был их хранителем.
– День за днем ко мне доставляли солдат, в теле которых продолжали свою работу «резаки органов», и я должна была выгонять этих смертоносных червей. Как правило, я действовала слишком медленно. Впрочем, то же самое можно было сказать про всех врачей. Понимаешь, «резаки» излучали особые сигналы, которые делали их невидимыми для наших сканеров. Нам приходилось искать их на ощупь. В конце концов мы пришли к выводу, что быстрее и гуманнее сразу же усыплять жертвы «резаков». – Вспоминая эти омерзительные кровавые картины, доктор Шеф с отвращением втянул щеки. – Я ненавидела «посторонних» за эти «резаки». Люто ненавидела. Это чувство было ужасным. Я считала «посторонних» дикими зверями. Чудовищами. Чем-то… чем-то низменным по сравнению со мной. Да, низменным. Но ты уже сама догадалась, что произошло дальше, да?
– Вы тоже начали применять «резаки», правильно?
– Совершенно верно. Но на самом деле все было гораздо хуже. Я узнала, что первоначально «резаки» были нашим изобретением. Просто «посторонние» украли эту идею до того, как мы смогли доработать ее до конца. Они лишь поступили с нами так, как мы сами собирались поступить с ними. И тогда я перестала понимать, кто на самом деле дикие звери. Я больше не хотела лечить наших солдат, чтобы они использовали «резаки» и… – Доктор Шеф остановился, подбирая подходящие слова. – И липкий огонь, и бактериальные бомбы. Я хотела исцелять их. По-настоящему исцелять. Нередко я видела еще один свежий труп, солдата, которую сама подняла на ноги каких-нибудь несколько дней назад. И я стала задумываться, каков смысл всего этого. – Умолкнув, он долго задумчиво ворчал. Мысль, к которой шел доктор Шеф, упорно сопротивлялась, но он стоял на своем. – Однажды ночью ко мне в укрытие вбежала моя коллега. Она сказала, чтобы я срочно пошла вместе с ней. Я последовала за ней в операционную, и там, разорванная на части «резаком» – нашим собственным изобретением – лежала мой младший ребенок, которого я родила как мать. Моя дочь. Я даже не знала, что она сражается где-то поблизости.
– Только не это! – прошептала Розмари. Голос был мягкий, словно шелест листвы.
Доктор Шеф поднял и опустил голову – человеческий жест, изображающий «да».
– Санитары ввели ей препарат, блокирующий боль, и готовились сделать… Не знаю, как это назвать. Инъекцию. Последний укол, который мы делали жертвам «резаков». Средство, останавливающее сердце. Я оттолкнула санитара, держащего шприц. Обхватила лицо дочери. По ее глазам я поняла, что ее уже здесь нет, и все-таки мне показалось, что она меня узнала. Я сказала, что люблю ее и боль скоро пройдет. Я сама сделала укол. Я понимала, что так нужно, что именно я стану тем, кто поможет ей покинуть мир, в который ее привела. Она была последней из моих детей. Всего их было пятеро, пятеро красивых девочек в серых пятнах. И все они стали солдатами, как это было с большинством наших девочек. Они погибли на выжженных полях сражений вдали от дома. Ни одному из моих детей так и не суждено было стать матерью. Никому из них так и не суждено было превратиться в мужчину. Мой последний ребенок – я любила ее не больше и не меньше остальных, но сознание того, что все мои дети погибли, меня сломало. Я уже больше не могла держать свое горе. Мои мысли стали слишком большими. Оставшуюся часть войны я провела в… тихом доме. В месте отдыха. Училась, как снова успокоить свой рассудок.
– Доктор Шеф, я… – Розмари покачала головой. Ее лицо было влажным от слез. – Я даже не представляла себе…
– Все в порядке, – заверил ее он. – Я бы не хотел этого. Еще через несколько лет с обеих сторон оставалось уже слишком мало дочерей, чтобы продолжать воевать. Бактериологическое оружие мутировало в то, что мы не могли лечить. Наша вода была отравлена. Наши леса и шахты больше не могли ничего нам дать. На самом деле война не закончилась. Она просто угасла сама собой.
– Разве вы не могли восстановить свою планету? Или основать новую колонию и начать все сначала?
– Могли. Но мы предпочли не делать этого.
– Почему?
Доктор Шеф загудел, размышляя, как лучше это объяснить.
– Наш вид очень древний, Розмари. Груммы появились задолго до людей. И после всего того, что мы натворили, после всех созданных нами ужасов обе стороны решили, что, наверное, нам пришло время закончить свое существование. Мы безрассудно промотали все, что у нас было, и мы почувствовали, что еще один шанс нам не нужен – или, быть может, мы его не заслужили. Война завершилась тридцать стандартов назад, но мы продолжаем умирать от разработанных нами же болезней, от полученных ран, которые преследуют нас, не собираясь отступать. Насколько мне известно, вот уже больше десяти лет как не родился ни один новый грумм. Быть может, где-то такое и происходит, но этого будет недостаточно. Большинство груммов поступили так же, как и я, – они покинули наш мир. Кто захочет оставаться на отравленной планете, полной мертвых дочерей? Кто хочет общаться со своими сородичами, памятуя о том, что все мы натворили? Нет-нет, лучше остаться одному и достойно встретить смерть.
Розмари молчала.
– И куда ты отправился? – наконец спросила она.
– Я приехала в ближайший космопорт и после долгих уговоров добилась того, чтобы меня взяли на борт торгового судна. Смешанный экипаж. Мы по большей части скакали между модифицированными астероидами и периферийными колониями. Я заработала кое-какие кредиты, помогая на кухне. Сначала я только мыла посуду, но затем повар заметил, что я интересуюсь готовкой, и уважил мое стремление учиться. Накопив достаточно денег, я покинула корабль и обосновалась в Порт-Кориоле. У меня было крошечное заведение рядом с семейным районом, где я подавала бульон – понимаешь, повар научил меня варить бульон, – ничего мудреного, но это было быстро, дешево и вкусно, а вечно спешащие торговцы любят есть там, где быстро, дешево и вкусно. По соседству жил врач из людей по фамилии Дрейв, и он частенько заглядывал ко мне. Он мне очень нравился, но я завидовала его профессии. Дрейв был семейным врачом. У него на глазах младенцы росли, становились взрослыми и заводили своих детей. Мне показалось, что это большое счастье – наблюдать за тем, как люди взрослеют, и помогать им оставаться здоровыми. Однажды мне наконец хватило храбрости признаться Дрейву, что я сама в прошлом была врачом и хочу использовать свои навыки на благо. Мы заключили сделку: я работала вместе с Дрейвом в его клинике три дня в десятидневку, а он бесплатно угощался бульоном. На мой взгляд, в этой сделке выиграла я! Вот какой была моя жизнь шесть стандартов назад – готовила бульон, работала в клинике, изучала по Звену анатомию других видов. О, и еще травы, как раз тогда я познакомилась с травами. Дрейв был мне добрым другом. Мы с ним до сих пор переписываемся. Его внук унаследовал мою столовую, когда я начал превращаться в самца. Плохое время для работы. На самом деле плохое время для всего. Переходный период очень сложный. – Доктор Шеф задумчиво заворчал. Его мысли отклонились в сторону. Загудев, он вернул их в русло. – Вскоре в клинику заглянул человек по имени Эшби, ему нужно было подправить боты. Мы с ним разговорились, и через несколько дней он вернулся и сказал, что набирает экипаж на тоннелирующий корабль, и предложил мне замечательную работу. Две работы! Мне было грустно расставаться с Дрейвом, но Эшби предложил мне именно то, что нужно. В открытом космосе тишина и спокойствие. У меня есть друзья, есть сад под звездами и кухня, полная всякой вкуснятины. Я лечу людей. Я не могу выкинуть из памяти войну, но я уже давно перестал воевать. Не я начинал эту войну. Я не должен был в ней участвовать. – Он присел так, чтобы заглянуть Розмари прямо в глаза. – Нельзя винить себя в войнах, начатых нашими родителями. Иногда лучше просто отойти в сторону.
