Алексей Цитович одного за другим подводил ко мне моряков с физиономиями висельников. Обсуждали мой план. Осуществим ли он? Да, попробовать можно. И вдруг я увидела Дика — наверное, он собирал сведения о передвижении вражеского флота. Не знаю, удивился ли он нашей встрече, но мои намерения понял тут же и сказал по-английски: «Не совершайте неразумных поступков, мы вас вытащим».
Рождество уже было на носу, когда из Великобритании пришла телеграмма. Виза выдана. Святослав тоже прислал телеграмму: визу для меня удалось получить его шотландским друзьям, кузенам герцогини де Глучестер. Миссию Бельгии тоже, конечно, известили, и там вряд ли обрадовались, узнав, что все их старания ни к чему не привели. Оставалось дождаться подпольного рейса в Гибралтар.
Подпольного? Не совсем. Однажды Инес душ Сантуш сообщила мне: «Кажется, скоро в Гибралтар пойдет конвой с беженцами». Вскоре я получила подтверждение от молодого каталонца, благовоспитанного и загадочного — я как-то помогла ему небольшой суммой, — уж не знаю по какой причине опасавшегося ареста и покинувшего Испанию в последнюю минуту без денег и багажа. 22 декабря у Митчеллов меня тоже обнадежили: скоро, совсем скоро. И вот наконец Ж. пригласил меня, впрочем, отнюдь не ласково, по телефону в бельгийскую миссию. Я побежала как угорелая, готовая расцеловать своего врага: «Ну что? Все в порядке? Мне уже несколько дней назад сказали, что будет корабль». И все началось сначала: «А откуда знаете? Разве вам неизвестно, что время отправления всегда держится в секрете?» — «Возможно, но, по-моему, весь Лиссабон в курсе дела». — «Во всяком случае я вам еще раз — теперь уже в последний — предлагаю переселиться в Капарику. Об отплытии сообщается в последнюю минуту, там вы всегда будете под рукой». — «Хорошо, согласна. Завтра утром перееду».
Инес душ Сантуш помогла мне упаковать чемоданы, сама отослала тяжелый багаж, выгладила мое белье, купила огромную корзину и наполнила ее фруктами, финиками, шоколадом. Я побежала, чтобы бросить обещанную лепту в кружку для пожертвований святому Антонию — он хоть и Падуанский, но уроженец Португалии, где я встретила столько друзей. Всю войну Инес посылала нам банки сардин, подкармливая таким образом политических противников.
На следующее утро за мной заехал на такси Алексей Цитович и привез две бутылки коньяка. Мы переправились через Тежу, она сверкала под солнцем, хотя на дворе и стояла зима. За бортом остался белоснежный собор Св. Иеронима и старые дома Лиссабона, повернувшиеся слепыми, расцвеченными синими вьюнками фасадами к солнцу и ветру.
Капарика оказалась просторным и удобным городом, но он так сильно напоминал мне Принкипо, где я жила ребенком среди русских беженцев, что меня это угнетало. Однако тяжелое впечатление скоро развеялось: местные дамы приняли меня как чужую, зато молодые бельгийцы, прошедшие лагерь Миранда и стремившиеся попасть в Лондон, — с распростертыми объятиями. Среди них были Жан Жандебьен, будущий летчик военно-воздушных сил Великобритании, которому предстояло погибнуть накануне Победы; два молодых адвоката из Брюгге, летчик, врач, мулат Томас и другие — веселая энергичная Ватага.
Память об испанском лагере потихоньку стиралась. «Но как вам удалось оттуда выбраться?» — «Мы выдали себя за канадцев». А один добавил: «У меня, как вы сами слышите, сильный фламандский акцент, но, когда испанская комиссия спросила эксперта, долго жившего в Канаде, чисто ли я говорю, тот заверил, что точно, как в Квебеке». Военная медсестра, крепкая, начисто лишенная грации деваха, тоже прошла лагерь в Испании. «Меня вечно наказывали, — говорила она. — Я слишком упрямая: не хотела стоять по стойке смирно и кричать «ура», когда поднимали флаг. Это же не мой флаг, не моя страна, так чего мне их приветствовать?»
На следующее утро нас погрузили в автобусы, каждый из которых пошел своим маршрутом. Во всяком случае, тот, в котором я сидела под бдительным присмотром Ж., ехал по дороге один. Мне хотелось знать место назначения. Но Ж. меня одернул: «Скоро увидите, нечего задавать лишние вопросы!», и как раз в этот момент мимо нас проплыл указатель «Город Беаль де Сан Антонио» на испано-португальской границе. Туда мы и прибыли, усталые, под вечер. Нас поместили в портовый ангар, я заметила, что там было очень много народа: югославы, поляки, женщины, дети, а мужчин сравнительно мало. Один бельгийский социалист с супругой, оба очень недовольные теснотой и отсутствием комфорта, будущие солдаты, очаровательная полька, надеявшаяся отыскать на Гибралтаре своего жениха, еще одна, высокая нескладная блондинка, судя по всему, представительница древнейшей профессии, рассказавшая мне — без комплексов девушка, — что очень хорошо заработала в Лиссабоне.
В сгущавшихся сумерках в плохо освещенный ангар вошли два офицера британского флота в форме «Wavy Navy» (добровольческого запаса флота), два лейтенанта — блондин, Ян Крейг, и брюнет, помню только, что звали его Джимом. У обоих на лицах печать усталости. Крейг спросил: «Кто-нибудь говорит по-английски?» Язык знала только я, он заставил меня встать рядом с ним на большой тюк:
«Сейчас вы сядете на корабль под бельгийским флагом, и он доставит вас в Гибралтар. К сожалению, комфорта мы обещать не можем, так что просим извинения. Соблюдайте, пожалуйста, тишину во время рейса и не курите на открытых палубах. Это вопрос первостепенной важности и залог вашей безопасности».
Все кинулись к судну, крохотной скорлупке «Рене-Поль», на такой впору креветок ловить. Действительно, на корме у него развевался — это в португальском-то порту — бельгийский флаг. Ж. пытался навести хоть какой-то порядок, но на борту было слишком много женщин. Все толкались, умоляли, требовали для себя одну из двух или трех свободных кают. Депутат кричал: «Я депутат!» (интересно, чего и от кого), жена его: «Корабль бельгийский, значит, бельгийцам полагаются лучшие места!» Какая-то югославка упала в обморок; я пощупала пульс — просто притворяется, тоже хочет занять лежачее место в каюте.
Я не могла понять, зачем все эти люди стремились в Англию, почему не остались в Португалии до той поры, пока морские путешествия не станут снова комфортабельными? Молодые ребята и еще несколько отчаянных пассажиров решили спуститься в трюм, а из узкого коридора по-прежнему доносились крики, визг, проклятия, жалобы. Ян Крейг предложил мне свою каюту: «Все равно я не лягу», а Джим, офицер-механик, уступил свою темноволосой польке. «Почему ей? Почему ей?» — кричали женские голоса. Но передела не последовало. Я пустила на свое место молодую женщину с ребенком на руках. А моя новая подруга, темноволосая полька, более хладнокровная, чем я, просто закрылась в каюте. Когда волнения немного улеглись, нас собрали на палубе. В темноте ярко светились огни порта и еще какие-то, подальше, возможно, на испанском берегу. Появился капитан, пожилой бельгиец, потрепанный жизнью, угрюмый — думаю, он исполнял чисто декоративную роль: бельгийским кораблем должен командовать бельгиец. Крейг говорил, я переводила: «Вы, разумеется, знаете, что идет война. Наше путешествие небезопасно. Хотя, хочу вам сказать, «Рене-Поль» не тот корабль, против которого противник станет применять авиацию. Правда, есть еще плавучие мины. Разумеется, мы будем стараться их избежать, но если что-нибудь все же случится, обратите внимание на эти две шлюпки. Они предназначены только для женщин и детей, каждой будет управлять ответственный за нее матрос. Для мужчин у нас, как видите, плот. Еще вот что: умеет из вас кто-нибудь обращаться с пулеметом?»
