Через какое-то время, слегка обезумев от обилия бумаг, которые следовало заполнить, мы попытались подсчитать потери. Шуба была сильно поношена, белье — тоже не очень новое, а сколько могло стоить столовое серебро? Через несколько лет мы получили ответ от властей и рассмеялись: обозначенная сумма, видимо, оказалась слишком скромной и поэтому не могла быть принята во внимание. Тем мы и утешились.
Настал день отъезда в изобильную Швейцарию. Для проезда в Париж на поезде необходимо было получить командировочное удостоверение. О счастье! Спальный вагон, пусть потрепанный, но былой роскошью напоминавший о Валери Ларбо и Поле Моране, о Европе галантной и международной! Для первого за много лет мирного путешествия было припасено шампанское. Поезд двигался медленно. Лишь наутро мы прибыли на парижский Северный вокзал, где еще царил беспорядок. Для размещения в «Бристоле» требовалось быть официальным лицом. Празднуя возвращение, мы, кроме моей матери, пригласили на завтрак наших друзей, графа и графиню де Панж, маркиза Ластейри, господина Луи Шейвена, бельгийского посланника, его прелестную жену и первого секретаря посольства. По счастливой случайности, день дружеской встречи пришелся на восьмое мая, когда официально праздновали перемирие. На столе были розы, в сердцах — радость, а Париж просыпался от дурного сна. Воцарился мир. Шофер такси, в котором мы в тот вечер ехали на Лионский вокзал, принял участие в общем торжестве, машина виляла, а он извинялся: «Ведь не каждый же день кончается война, правда?»
И вот Швейцария, волшебный остров благоденствия. Сначала расцветшая весенняя Женева — город, чей ритм так отличался от привычной для нас жизни, что казался замедленной киносъемкой. Все вокруг требовало не только знакомства, но и трат: плохо одетые чужаки, мы хотели выглядеть порядочными, чтобы войти в мир покоя и благополучия.
Через несколько дней в гостинице на берегу озера Леман я проснулась от грохота пушек. О небо! Все сначала! Неужели несгибаемая Германия напала на этот раз на Швейцарию? Я бросилась к окну; все было спокойно. Мы позвонили администратору и с облегчением узнали, что страна с некоторым опозданием праздновала конец войны.
Перед тем, как приступить к выполнению своих обязанностей, Святослав должен был полечиться в Монтане. Я осталась в Женеве. Ничего не делала, просто жила. Вокруг ежемесячного журнала Алабера Скира «Лабиринт» группировались парижские швейцарцы: Пьер и Пьеретта Куртьон, Шарль-Аль бер Сингриа и Джакометти, с которым мы гуляли по ночному городу. Здесь же — Пьер де Лескюр и Селия Бертен. Я вновь взялась за перо. Первая статья для «Лабиринта», посвященная американской литературе, появилась пятнадцатого мая 1945-го. В пригородном поезде, стараясь не улыбаться, я выслушала трогательное предложение швейцарца, узнавшего, что «мадам из Лондона», проводить меня до маленькой приграничной деревушки, в которой американская бомба разрушила два дома. Нельзя представить себе, до какой степени поражали меня покой и порядок. Я жила как под анестезией, но в состоянии постоянного восторга. Каким чудом чемоданы, которые я по вечной рассеянности забыла на перроне, отправляясь на фуникулере к мужу в Монтану, в тот же вечер догнали меня в гостинице, хотя на них и не было никакого адреса?
В Монтане, на Кран-сюр-Сьер, лечатся и развлекаются. Беженцев по-прежнему много: поляков и евреев, немцев и французов. Самый популярный ночной клуб называется, если не ошибаюсь, «Труа Чикос». Душа его — немец Леви. Из его репертуара я почерпнула следующую историю: встречаются в Монтане два еврея. «Слушай, сколько на свете евреев?» — «Не знаю, миллионов десять». — «А китайцев сколько, не знаешь?» — «Никто их никогда не считал. Миллионов пятьсот, наверное, или больше…» Тогда первый задумчиво бормочет: «Знаешь, в Монтане ужасно мало китайцев!»
Наш друг, конечно же, преувеличивал. В микромире Монтаны можно было встретить все нации, все расы. Старые и новые беженцы, военные и участники Сопротивления жили в санаториях, а вокруг — толпа тех, кого не коснулись страшные события последних лет, кому не надо было возмещать убытки, лишь только тратить, как графу и графине из Барселоны и их друзьям, богатейшим Ван Зюйленам, и другим. Все, включая больных туберкулезом, встречались по вечерам в клубе.
Были там и американцы. Солдаты и офицеры в военной форме, так нуждавшиеся в отдыхе. Учитывая высокую покупательную способность доллара и желая уменьшить спекуляцию, военные власти ограничивали суммы денег, которые отпускники могли провозить в этот край обетованный. Однажды в деревенском кабачке мы слышали тихий серьезный разговор двух офицеров-американцев, решавших, могут ли они заказать еще бутылку вина. Представилась редкая для европейцев возможность оказать услугу могущественным союзникам. Муж предложил оплатить счет, чем крайне их смутил: «Не думайте, что у нас нет денег, это все проклятые правила». — «Нам это приятно», — заверил Святослав. В конце концов офицеры согласились принять от нас это скромное пожертвование в долг. Полковник долго сокрушался: «Но когда и как я сумею вернуть вам деньги?»
«Как знать? Быть может, очень скоро, я собираюсь в Германию», — засмеялась я.
«Я не уверен, мадам, но буду счастлив увидеться вновь». Полковник оставил мне адрес. Его танковая часть стояла в Мангейме. Действительно, к его большому удивлению, мы снова встретились.
Климат Монтаны совершил чудо. Три месяца спустя анализы показали отсутствие у Святослава палочек Коха, и мы смогли уехать в Берн. В гостинице «Бельвю Палас» — мирное столпотворение. Различные представительства и комиссии оккупировали все комнаты и номера, не оставив туристам ни малейшего шанса. Долговязые американцы соседствовали с коренастыми русскими. Джипы стояли на перекрестках тихих улиц старого города, а казавшиеся новыми площади с памятниками словно вышли из книжек сказок. Праздник следовал за праздником, обильные трапезы запивали эгльским вином, в барах и кафе в любую минуту можно было получить все, что душе угодно; витрины искрились драгоценностями, а часы повсюду назойливо попадались на глаза. На витринах книжных магазинов множество красивых книг на всех языках, а продающейся обуви хватит не только для всех европейцев, но и для всех индийцев. Нет ни одного дома без стекол или с трещинами в стенах.
Святослав приступил к выполнению своих обязанностей, но в этом изобилии мне чего-то не хватает. Я не могу приноровиться к мирной обыденной жизни. Рядом со швейцарским раем существует другой мир, мир растерзанных стран, руин и неразрешимых проблем, касающихся всех нас. Покой и тишина меня убивают. Я сгораю от нетерпения вернуться к своей работе, к журналистике. Думаю, что, оставаясь в тени, рискую потерять прекрасную возможность знакомиться с людьми, их заботами, с жизнью вообще.
Конечно, невоевавшая Швейцария не осталась совсем в стороне от общих проблем. Она тоже приступила к чисткам. С 1930 по 1945 год, согласно докладу, представленному пятого июня 1945 года в Национальный Совет, организации иностранцев и швейцарцы, замешанные в заговорах против собственного государства, были очень активны; без огромных усилий по обеспечению защиты своих границ Швейцарию постигла бы участь Бельгии. «Если бы немцы попытались нас покорить, — говорил один высокопоставленный офицер, — горы обрушились бы».
