Работники административных служб принимали прессу очень гостеприимно, хотя мы и подвергали их нервы тяжелым испытаниям. День начинался борьбой между корреспондентами, добывающими для себя джип. Транспортных средств не хватало, к тому же они были очень убоги. Иногда сразу несколько журналистов отвозили на какую-нибудь официальную церемонию: открытие моста, университета, но наша профессия зиждется на конкуренции. Каждый мечтает самолично добыть ценную информацию, опередив соперника. И хранит свои сведения до следующих новостей. Так, адрес герцогов в Зигмарингене я обменяла на адрес вдовы одного из повешенных участников заговора против Гитлера.
Мы встретились, дама оказалась русской. Она избежала наказания не потому, что была невиновна, не знала ничего о заговоре, а лишь благодаря тому, что ее спрятали друзья в психиатрической больнице.
Еще одна хорошая статья и живая рана для человека, поведавшего мне эту историю.
Вернемся к джипам. Как поступить, если на двадцать, тридцать человек всего две или три машины? Ревнуя к любимчикам, все протестуют и жалуются: «Как! Для иностранной корреспондентки (это я) машину нашли, а для меня, специального корреспондента парижской газеты, нет», — кричит К. На что я отвечаю: «Большая газета для консьержек!» К вечеру ссоры забываются, и мы ужинаем вместе.
Я не злоупотребляла интервью с важными персонами, ибо была твердо уверена, что от них никогда ничего не добьешься. Каких откровений можно ожидать, если человек не доверяет тебе и говорит крайне осторожно? Я давно знала, что министры в каждой стране отвечают на вопросы одинаково. Замечательные программы, планы на будущее — всего лишь заезженные пластинки для обывателей, ничем не отличающиеся от предвыборных речей. Представим себе на минутку, чем могли бы стать интервью с маршалом фон Рундштедтом и генералом Монтгомери, столкнувшимися в Арденнах? На разных языках, не раскрывая секретов обороны и нападения, свои надежды они все равно выразили бы примерно одинаковыми словами. Итак, решено. Не надо тратить время на интервью со знаменитостями. Исключение можно сделать лишь для визитов вежливости.
Меня также ничуть не интересовали местные скандалы. Я работала для иностранной прессы, и можно было расценить как анекдот только то, что руководитель службы военной безопасности прогуливался по Бадену, увешанный фальшивыми наградами, что, впрочем, сгубило этого действительно способного молодого человека… Не видела я материала для статьи и в быстром превращении одного из начальников милиции в ретивого коменданта. Ведь политические трансформации так часты и неоригинальны… Какое значение могла иметь, например, история генерала, поставившего свою подружку во главе одной из служб? Думаю, безразличие к «публичным вещам» подобного рода вызывало уважение коллег, поэтому мои отношения с французскими информационными службами всегда были превосходными.
Оказавшись на обочине истории, я собираю сведения везде, где могу. Пресс-клуб, Курзал, столовая Первой армии — тут у меня свой столик, — учреждения, улицы, разношерстное население Бадена… Люди, вырванные из привычного окружения, испытывали новую судьбу, столь не похожую на их прошлое провинциальных учителей или мелких служащих, никогда прежде не путешествовавших; теперь они словно расцвели, жаждали приключений. Холостяки поневоле — они становились пылкими любовниками на час. Оккупация, как и война, — время молниеносных увлечений, но иногда и настоящей трагической любви тоже…
Хотя ни драмы, ни интрижки не могли остановить людей, долго лишенных самого необходимого, «взять свое» — от предметов первой необходимости до аккордеонов или кожаных бумажников.
Немцы мне часто жаловались, а я им отвечала: «Все это несравнимо с тем, что вы вывезли из Франции».
«Да нет же, у нас транспортом занималось государство, а трофеями пользовалась вся страна, вся нация», — в ужасе твердили они. Казалось, больше всего их тревожило нерациональное распределение добра.
Журналисты помоложе, мои добрые товарищи, по вечерам награждали меня, с бокалом в руке, сказочными успехами своих расследований. Разве без их разысканий я узнала бы о подвигах «пиратов»? Эти преступления не оставляют следов, поэтому трудно верить на слово рассказам о пропавших между двумя соседними станциями вагонах мануфактуры, о растворившейся в тумане Рейна барже с товаром, от которой ни на берегу, ни даже в притоках реки не нашлось ни ящика, ни досточки, ни гвоздика. Однако все возможно.
«Бедная Франция!» — вздыхал офицер, которого я встретила в очаровательной деревушке, где располагалась его рота. Пока он подписывал бумаги, солдаты стали мне жаловаться. Пресса, как им кажется, должна исправить все ошибки. На что они жаловались? На напрасную трату времени, скуку, отсутствие развлечений (и впрямь, деваться некуда). Запрет на стыдливо называемое «братание» критиковали очень живо: «Это лучший способ познакомиться». Быть может, они были правы, но непременным последствием «братания», помимо моральных проблем, становилось увеличение числа венерических заболеваний.
Интересно, как мои собеседники относятся к немцам? «Славные люди. И хорошо организованные! Живут лучше нас. Чисто, богато, не сравнить с родной деревней».
Командир и адъютант вышли из штаба, одинаково хмуря брови. Солдаты разбрелись. Мы выпили с командиром и отправились в курзал Бадена обедать. Этот сельский домик похож на симпатичный павильон в парижских предместьях. На подлокотниках полукресел кружевные салфетки, линолеум сверкает, чистейшие занавески. Хозяйка показала мне фото мужа, взятого в плен советскими войсками. «Как вы думаете, скоро он вернется?» «Конечно, конечно», — поторопилась солгать я. «Олень и лань в глубине лесов…» — пел нам на старом шипящем патефоне Шарль Трене. Стаканы опорожнялись и снова наполнялись. На улице моросил дождь, офицеры загрустили. Командиру тридцать два года, из них четыре, с 1940-го до 1944-го, он провел в лагере для военнопленных, они вычеркнуты из его жизни.
«Вы не поймете, что значит быть пленным. Ужасная теснота, моральное разложение людей в лагерной тине. А дома, в департаменте Эн, я узнал, что отца, директора филиала банка, расстреляли ФФИ — так, по крайней мере, мне сказали — и унесли всю наличность в чемодане. Вот она Франция!» Глядя в окно на дождь, он продолжал:
«Я кадровый военный и, естественно, вернулся в строй. В лагере мне снилось, как победителем попаду на эту землю… Я обещал себе всякую чушь, скажем, неустанно демонстрировать свою силу. После пережитых унижений хотелось отомстить — передавить, например, на своем автомобиле прохожих. А оказавшись здесь, я понял, что удовольствия от такой мести не получу». Лейтмотивом беседы стала бедная Франция.
«К чему жаловаться, друг мой? Ведь Франция — это вы. Все обновляется, все в ваших руках».
Он лишь пожал плечами и по дороге в Баден так яростно нажимал на газ, что, казалось, мы летим к смерти.
А, что же немцы? Как с ними вести себя? Мест для встречи было немного. Случалось завтракать с сотрудниками журнала, о воссоздании которого пеклись университетские умы обеих наций. Конечно, следует непременно издавать журналы, но споры были сухи, абстрактны и не имели никакого отношения к окружающей жизни.
