«Внешний юмор», — недоброжелательно, но метко определил рапповский журнал «На литературном посту».
А были ли Катаеву интересны все эти бесконечные сально-бескрылые бухгалтеры и управдомы? Предположу: читательский спрос подхлестывал авторское предложение. Рядом торчал пример друга-лирика, снискавшего огромный успех в грубой личине Зубилы. Быть может, и повсеместная популярность Зощенко, несомненная среди тех, кого он изображал, была одним из мотивов — пытаться воспроизвести именно такую среду и таких типажей. Кстати, еще в самом начале 1920-х годов Олеша, побывавший в Петрограде на вечере «Серапионовых братьев», в разговоре с Катаевым отметил Зощенко.
Катаевское одухотворение вещей, тяга к «сладкой жизни», «обывательскому оазису» в партийной пустыне строгости и аскетизма не укрылись от тогдашней критики. В то же время Зощенко, выводя своих «низких потребителей», отталкивался от Ницше, которым был увлечен, и искренне (в горьковско-ницшеанской парадигме «сокол — уж») полагал, что они путаются под ногами «красного сверхчеловека»
[48].
В середине 1920-х годов Катаев (по его утверждению, в Крыму) познакомился с Зощенко. Они действительно были вместе в Ялте летом 1926 года и присутствуют на групповой фотографии, сделанной в Никитском ботаническом саду, но, судя по всему, еще раньше общались в Москве. Уже в начале 1926-го Виктор Ардов увидел их в компании Льва Никулина и других литераторов за ужином в ресторане «Кружка друзей литературы и искусства» в подвале дома 7 по Воротниковскому переулку.
В сентябре 1927-го Катаев отдыхал с Зощенко в Ялте, предварительно пригласив письмом:
«Собирайте барахлишко и выезжайте… Расшевеливайтесь же, несчастный Вы неврастеник! Даешь цикад! Везу с собой 1 акт комедии. Буду писать 2 й и 3 й
[49]. А Вы мне помогите. Плачу по 25 коп. за каждую строчку, которые имеют общественно-воспитательное значение — 27. Имеете шанс подработать… Целую Вас довольно нежно — Ваш Валя Катаев, шалунишка и циник».
Красноречиво. Да, таким ему хотелось выглядеть.
«Он меня всегда называл Валюшенька, я его Мишенька».
Собирались долго. «Наверное старею, — писал Зощенко Мусе-Мухе 25 сентября 1927 года
[50]. — Не понял почему Вы подписали Ваше письмо — М. Катаева. Неужели я забыл Ваше имя? Мне точно помнится — Анна Сергеевна… Вал. Петр, напрасно ругал меня за медлительные мои сборы. По-моему, я спас его жизнь. Он ведь собирался ехать в Ялту. И поехал бы, если б не я». (Подразумевалось землетрясение, случившееся в Ялте 12 сентября, с жертвами и большими разрушениями.)
Зощенко особо запомнился Катаеву в Крыму. «Туман, ползущий с вершины Ай-Петри, куда мы впоследствии вскарабкались, напоминал нам газовую атаку», — написано в 1978-м, но и в 1927-м в рассказе «Гора» спутник Катаева — вероятно, Зощенко:
«— Похоже на газовую атаку… не правда ли? — захлебываясь в ветре, закричал мне на ухо, как глухому, Степан Васильевич…
Я услышал хрипловатый, сорванный ветром голос и увидел близко от себя страстные, карие с сумасшедшинкой глаза».
В собрании Кручёных — запись Зощенко на письме 1927 года о том, что его изучают в Швейцарии: «Чтоб Катаев не задавался со своими французскими успехами. У него — Франция, у меня Швейцария. Как-нибудь разделим Европу по-братски». Рядом автограф Катаева: «Чур! За мной Германия, Англия, Америка и Венгрия! Остальное пущай лопает Зощенко».
А вот письмо Зощенко Анне Коваленко от 8 февраля 1931 года, на самом деле адресованное ее мужу
[51]. Приведу полно — по-моему, читается как рассказ.
«Дорогая Муся, пишет Вам некто М. М. Зощенко.
Здравствуйте, дорогая Мусенька!
Обращаюсь к Вам с нижайшей просьбишкой — напишите мне небольшое письмецо. Дело в следующем. Ваш полупочтенный супруг Валентин Петрович, известный гуляка и лежебок как-то такое (так в тексте. — С.Ш.), месяцев пять назад не ответил мне на мое письмецо. Письмо было вежливое, со многими приличными словами и даже с комплиментами. Но этот человек, совершенно так сказать отпетая личность, коему мне писать как-то даже теперь унизительно, не соизволил мне ответить. За что в свою очередь я когда-нибудь его чрезвычайно унижу. Одним словом писать мне ему сейчас не годится. И в силу этого приходится беспокоить Вас, дорогая Мусенька. Я собираюсь в феврале побывать в Вашей милой Москве.
Хотелось бы конечно повидать всех друзей. И этого конечно Валентина Петровича, и дорогого моего престарелого Юрочку Олеша. И Вас конечно. И Вашу сестричку Тамарочку.
Так вот не будете ли Вы так любезны написать мне — полагает ли Вал. Петр, быть в Москве в феврале. А также Юрочка. Где он и что. Какой его адрес. Не думает ли он уехать куда-нибудь на февраль и тем самым отдалить нашу дружескую встречу еще на год на два. Не собирается ли Катаев поехать в марте на Кавказ? Я собираюсь. Я хочу поехать в Тифлис. И хочу в духане выпить вина. Может быть и духанов больше не будет. А я еще и не видел, что это такое. Неохота умирать, не повидав всего.
Перед Кавказом я поживу в Москве. Буду очень веселиться. И в силу этого мне желательно знать, что думают про это мои друзья. Однако может на Кавказ я и не поеду. А поживу в Москве дня 4 и поеду обратно до своего дома. Неизвестно, какие мысли у меня будут в те дни.
Вот дорогая Муся, в этом и заключается моя просьбишка. Не поленитесь пожалуйста, сядьте к столу и напишите мне про все и про Ваше житьишко. И кто у Вас бывает. И зачем. И пьют ли мои друзья. И какая погода в Москве.
Впрочем про погоду не обязательно — я еще не знаю когда я буду в Москве. А может быть я и в Москве не буду, а поживу себе тихо в Ленинграде. Но во всяком случае узнать все хочется.
Что до меня и до моей славной жизни, то я живу прямо скажу тихо и даже робко живу. С виду я очень похудел. Хожу желтый, как сукин сын, от многих моих пороков — карты и женщины — а также и по причинам высшего значения.
Так вот, Мусенька, крепко целую Вашу ручку и с нетерпением поджидаю Вашего письмеца.
До свиданья. Привет А. Н.
Ваш М. Зощенко.
Юрочкин адрес не позабудьте. А может он у Вас живет? С него хватит».
Итак, Катаев и Зощенко сдружились. Они общались до конца, несмотря на литературно-политические события, в дальнейшем омрачившие их отношения.
«Пронеслись чайки, как разорванное в клочья письмо»
Одновременно с фельетонами писалась и литература, в которой Катаев был самим собой.
