Елена (не слушая его). Может быть… может быть и так… Но что
там делается? Что она – уснула? Так тихо… что-то шепчут… Старики тоже… ушли,
забились в свой угол… Как это странно все! Вдруг – стоны, шум, крики, суета… и
вдруг – тишина, неподвижность…
Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат…
Отдохнут, – опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, – все
замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для
него – как удар палкой по луже грязи… И последним звуком всегда является крик
пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда
говорит последней…
Елена (задумчиво). Когда я жила в тюрьме… там было
интереснее. Муж у меня был картежник… много пил, часто ездил на охоту. Город –
уездный… люди в нем – какие-то… заштатные… Я была свободна, никуда не ходила,
никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право… они ведь
чудаки такие, если рассмотреть их поближе. Удивительно милые и простые люди,
уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что
вот этот – убийца, этот – ограбил, этот… еще что-нибудь сделал. Спросишь
иногда: «Ты убил?» – «Убил, матушка Елена Николавна, убил… что поделаешь?» И
мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину… что он был только
камнем, который брошен чужою силой… да. Я накупила им разных книжек, дала в
каждую камеру шашки, карты… давала табак… и вино давала, только понемножку… На
прогулках они играли в мяч, в городки, – совсем как дети, честное слово!
Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали… как дети. Я купила
птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка… они любили ее – как меня! И
знаете, – им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, –
красную кофточку, желтую… уверяю вас, – они очень любят веселые, яркие
цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее… (Вздохнув.) Славно было
с ними! Я не заметила, как прошло три года… и когда мужа убила лошадь, я
плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме… Было жалко уходить из нее…
и арестанты тоже… им тоже было грустно… (Оглядывает комнату.) Здесь, в этом
городе, мне живется хуже… в этом доме есть что-то… нехорошее. Не люди нехороши,
а… что-то другое… Однако, знаете, мне стало грустно… Тяжело как-то… Вот мы с
вами сидим, говорим… а там, может быть, умирает человек…
Тетерев (спокойно). И нам его не жалко…
Елена (быстро). Вам не жалко?..
Тетерев. И вам…
Елена (тихо). Да, вы правы! Это… нехорошо, я понимаю… но я
не чувствую, что это нехорошо! Вы знаете: ведь так бывает, – понимаешь,
что дурно, но не чувствуешь этого… Вы знаете: мне больше жалко его… Петра
Васильевича, чем ее… Мне вообще жалко его… ему плохо здесь… да?
Тетерев. Здесь всем плохо…
Полявходит). Здравст…
Елена (вскакивая, идет к ней). Ш-ш! Тише! Знаете… Таня –
отравилась!
Поля. Что-о?
Елена. Ну, да, да.! Вот… там у нее доктор и брат…
Поля. Умирает… умрет?
Елена. Никто не знает…
Поля. Из-за чего? Сказала? Нет?
Елена. Не знаю! Нет!.
Петр (высовывая из двери взлохмаченную голову). Елена
Николаевна… на минутку… (Елена быстро уходит.)
ПоляТетереву). Что вы смотрите на меня… так?
Тетерев. Сколько раз вы так спрашивали меня?
Поля. Если все одно и то же… всегда какой-то особый взгляд…
зачем? (Подходя вплоть к нему, строго.) Вы что же… меня считаете виноватой… в
этом?
Тетерев (усмехаясь). А вы разве чувствуете что-то… вроде
вины?
Поля. Чувствую, что все больше… не люблю вас: вот! Вы
скажите лучше, – как все это было?
Тетерев. Ее вчера тихонько толкнули, и – слабая – она
сегодня упала… вот и все!
Поля. Неправда!
Тетерев. Что – неправда?
Поля. Я знаю, на что вы намекаете… это неправда! Нил:
Тетерев. Разве – Нил? При чем тут Нил?
Поля. Ни он, ни я… мы оба ни при чем! Вы… нет! Я знаю, вы
вините нас… ну, что же? Ну, я его люблю… и он меня… это давно началось!
Тетерев (серьезно). Ни в чем я вас не виню… это вы сами себя
в чем-то обвинили и вот – оправдываетесь пред первым встречным. К чему? Я вас…
очень уважаю… Кто говорил вам всегда, постоянно, упорно – уйдите скорее из
этого дома, не ходите в этот дом, здесь – нездорово, здесь вам расстроят душу?
Это я говорил…
Поля. Ну, что же?
Тетерев. Ничего. Я хотел только сказать, что если б вы сюда
не ходили… вам не пришлось бы испытывать того, что вы испытываете сейчас… вот и
все!
Поля. Да… Но – как же это она? Опасно? Чем она?
Тетерев. Не знаю…
(Петр и доктор выходят.)
Петр. Поля! Пожалуйста, помогите Елене Николаевне…
Тетерев (Петру). Ну, что?
Доктор. Пустяки, собственно говоря! Вот только субъект
нервный, а то – ничего бы… Выпила немного… обожгла пищевод… в желудок проникло
спирту, очевидно, тоже мало… да и тот выброшен обратно…
Петр. Вы устали, доктор, присядьте, пожалуйста…
Доктор. Благодарю… С неделю прохворает… Вот у меня на днях
был интересный случай… Маляр, в нетрезвом виде, выпил вместо пива чайный стакан
лаку…
(Бессемёнов входит. Остановившись у двери своей комнаты, он
молча, вопросительно и мрачно смотрит на доктора.)
Петр. Успокойся, отец, это не опасно!
Доктор. Да, да! Не пугайтесь! Через два, три дня она встанет
на ноги…
Бессемёнов. Правда ли?
Доктор. Уверяю вас!
Бессемёнов. Ну!.. Спасибо! Коли правда… коли не опасно –
спасибо! Петр, ты того… поди-ка сюда…
(Петр подходит к нему. Бессемёнов отступает пред ним в дверь
своей комнаты. Шепот, звон денег.)
Тетерев (доктору). Ну, что же маляр?
Доктор. Э… как-с?
Тетерев. Что же маляр?
Доктор. А! Маляр… ничего, выздоровел… гм… Я, кажется,
встречался с вами… где-то?
Тетерев. Может быть…
Доктор. Вы… э… не лежали в тифозном бараке?
Доктор (радостно). Ага! Вот, вот! То-то, я смотрю, –
знакомое лицо… Позвольте… это было весной? да? Кажется, я помню даже имя и
фамилию вашу…
Тетерев. И я вас помню…
Доктор. Да?
