Дубровин чудачит. В вагоне поезда стрелок спрашивает:
— Куда едете, т. политрук?
— В Абиссинию!
— А далеко это?
— Нет, проедем километров 100, да еще 50, да еще столько, ну и как раз!
— А зачем вы туда?
— Мне надо видеть туземного короля!
Стрелок верит.
24 [мая]
Снова и тот же Дубровин: «Открываю отмычкой вагон № 1. Тут кондуктор:
— Куда?
— А ты знаешь, с кем говоришь? Я командир комсомольского полка Д. В. К. и нач. вооруженных сил Тамарчукана, отойди подальше, подальше.
Вхожу в ресторан, сижу, потягиваю ликерчик, а напротив Хоперский. Я стаканчик за занавеску, а сам за кофе».
Курсы. На утреннюю зарядку не ходит один. А отсиживается в уборной, приглашая Дубровина. Дубровин вечером на собрание по этому поводу высказывается, меня на этом деле не проведешь, я 40 минут нюхать вонь вместо чистого воздуха, не хочу.
25 [мая]
Кричат на нас, заставляют кричать: «Стахановцы и стахановцы», — а на ф-ге нет махорки, которая ценится здесь на вес золота и дороже. Ее считают по крупинке, окурков не найдено.
26 [мая]
Дождь, слякоть, тьма. Чапаю с 11-й в Завитую. Ночь.
27 [мая]
Ушел с начбоем на 24-ю, уселись на сопке рисовать и писать письма. Вечером смотрел «Бесприданницу». В театр хоть не ходи, вспоминается прошлая жизнь, и злишься, нервничаешь, расстраиваешься.
Все же разлагается, верней, разложилась охрана. Вот приказ от 14/V — самоубийства, пьянство, никто не работает, а почему? Потому что мы жили лучше, и каждый стремится к хорошему, а БАМ, чтоб его черт утащил. Я решился поступать так же как все те: лето, дача. Не спрашивают — все в порядке, спросят — сделаем.
28/V-3/VI
Объявляют стахановский декадник, но как. Я, может быть, не понимаю истинного положения и установок. Но понял так. Загребают жар чужими руками. Вы разъезжайте, работайте, а мы, пятерка, будем вас проверять. И Ершов туда же. В деле ни бум-бум. Не обдумав, не разобрав, кричит, распоряжается, кабинетный работник. Я стараюсь помалкивать, если вижу, что работничек ни слушать, ни разобраться не хочет и не поймет ничего. Чего с ним время терять. Это люди, которые проявляют свою власть над подчиненными и авторитетны только у ниже себя стоящих. У равных они […]. В/н состав отделения с работой не справляется, ну и решили бросить охрану, а для продуктивности припугнуть сроком. Охрану можно и в Р. Т. стащить, а в/н — тем ничего. Вызывает помполит, спрашивает:
— Почему не на 11-й?
Отвечаю:
— Если будете заниматься провокацией, говорят, что я был на 11-й только 6 ч., да пугают сроком, то совсем работать не буду.
Это дело общественное, поэтому хочу работаю, хочу нет. Зашел к нач. 3-й [части] о снятии конвоя, а он приглашает Калашникова, да очень глупо, заметно что-то, что ни к селу, ни к городу. Подозрительно. Еще какой-то тип, путеармеец, вваливается запросто, усаживается на диване.
А неотвязная мысль сверлит мозг: когда же? Когда? Я буду на свободе? Даже партийцы Огурцов, Нечепуренко, и те формально отнеслись к смотру, их пуганули телеграммой Крылова, но кажется туфтовой. Пугать, критиковать, ругаться все умеют, а учить помогать нет никого. Это установка бамработников.
Снова чапаю с 11-й пешком, ночь тепла и лунна. В Москве сейчас с 7 вечера идут, гуляют, и ни побеги, ни з/к их не волнуют. Они не знают о нашем существовании и даже могут посмеяться над нами. Нет, не могу писать, душа рвется на части, я сумасшедший. Эх, жизнь!?!
Разгулялась погодка сегодня, и радостней стало и легче. Но жизнь, жизнь… Ускорить естественный ход событий? Съел декадник всю личную жизнь. Поиграешь в волейбол, забудешься. А после со всей яркостью встанет наша жизнь, шалман. И резко отразится гражданская жизнь. У нас все бамовцы погрязли в побегах, в тупоумии, во зле на условия работы одни, и другие — в найденном поприще работы и примерами своего Я, ну и живут.
Оригинальны нравы в Завитой. В палисаднике дома на завалинке сидят жители, дамы. Ведут разговор пикантный, а около похаживают и стоят мужи в нижнем белье, заложив руки назад или скрестив по-наполеоновски. Тоже отпускают шуточки вроде:
— Ну и сшила тебе жена порты? Мотня-то какая! А? Это про запас, на случай получишь килу.
Раскололся Нечепуренко, сказав:
— Я не знал, что нач. отр. такой отпуск мой задержал, и уволить не уволили, а я старался. Теперь так не буду.
А вечер бархатный, теплый и розовый. Зелень в соку, изумрудна, свежа и густа. Единственное развлечение жителей и молодежи — сходить на станцию к приходу поезда, потолкаться.
Но что же все-таки сделать, чтобы уволили? Пожалуй, хватит смотреть лето Д. В. К. Ничего замечательного и незамечательного. Пустота и неприглядность. Выезжает правительственная комиссия принимать 2-е пути. Доживем до Октября, а там, там что-нибудь должно случиться. Или со мной, или с БАМом. Но терпенье ждать, боюсь, лопнет раньше. Хорошо бы к лучшему. Уезжает Голодняк на восток в 19-ю.
4/VI
Сегодня лето. Жарко. А Азарова все же только уволили, и дело конец. Сидит нач. и регистрирует побеги.
Зимой отсиживался в помещении от холода. Летом от жары, а если прохладно, то выйдет на солнце погреться. Проиграл вчера в бильярд до 2,30 и сегодня проспал до 10. Сходил, порисовал в карьер. На 11-й побег. Ну и черт с ним. Так подумаешь, что за день сделал, увязал, согласовал, выяснил, как будто все так тихо и благородно. Морально же убит. Вот бамовский закон, уволили [Азарова] после месячной службы и ни гроша. Своя власть — свое правление.
5/6/VI
Вот дни, даже записать нечего. Правда, в общий выходной сходил на т. называемую площадку райотдела НКВД на соревнование. Ну, расстроился.
В трусах, в майке да в туфлях с шипами вспомнился стадион, вспомнилась жизнь. Нет, лучше не вспоминать. Сказал Камушкину, что служу до осени или пойду под суд. Сергеев снова у меня. Тоже спрашивает: как со службой? Говорю, до осени. Отвечает, что уволят, держать не станут. Насколько, что, правда, не знаю, но все же утешаюсь немного.
7/VI
И руководят вот такими как Пахомов. Пахомов — нянька у нач. отр., подлиза. Ему надо получать ударные зачеты и скорей домой. А начальство гордится: «Вот как я их в бараний рог гну!»
Присылают «Красный спорт», расстраивая. Вот жизнь, ну нечего отметить. Зашел в [изолятор] с Сергеевым. Играют в карты. Зол до бешенства. Приедет скоро садист Г. А пока надо пользоваться временем. Камушкин и Хренков — эти не особенно радеют к службе, приходя в 11–12 часов. Да что делать? Нечего! Я тоже научился относиться по-чекистски, как говорится. Но 3-я часть — стерва. Вяжет дело Огурцову из-за того, что сообщили о Баранове, что жил месяц у стрелков, ел пил и не платил.
