* * *
БП, хмурый, плотный, напряженный, мерил шагами многочисленные асфальтовые дорожки своего обширнейшего участка.
Милка хлопотала над обедом. Вынесла стол на площадку перед домом, постелила крахмальную скатерть.
– Жрать пока не буду, – буркнул БП, проходя мимо. – Охолонись.
Взял кресло, сел. Набрал номер.
– На проводе, – ответил сытый послеобеденный бас генерала Паскевича.
– Казимир Семеныч?
– Оставьте свой телефон, я перезвоню, – быстро проговорил Паскевич.
Боится генерал, всего боится!
БП, которого генерал, конечно же, узнал, быстро назвал номер своего мобильного.
Через десять минут генерал перезвонил. Такая дружба, как с БП, дорогого стоит. В самом прямом смысле.
– Как поживаете? – осторожно спросил БП.
– Вашими молитвами, – рыкнул генерал.
– Как жена?
– Спасибо, ей хуже, – мило пошутил генерал. Супруга его отличалась отменными габаритами, безудержным здоровьем и неистощимой любовью к молоденьким лейтенантам.
– Как дочка? – продолжал светскую беседу БП.
– Дурит, как все молодые.
– Трудно поверить: такая умница…
– Да вбила себе, понимаешь, в голову: не хочет в России учиться. Гарвард ей или Оксфорд подавай…
– Ну и отправили б дите за границу…
– Ты ври, да не завирайся! Оксфорды-Гарварды – это для всяких «новых русских», а нам бы в кулинарный техникум – и то счастье.
– Ну, поискали бы для дочки спонсора. Жаль, такая умница – и в Москве прозябает…
– Спонсоры у меня тут меж кустов по даче не бегают.
– Это дело поправимое, – осторожно произнес БП.
Вот так. Теперь, если генерал поможет, придется оплатить – через подставную легальную фирму, конечно, – обучение его дочери за кордоном. В статье расходов появится еще одна кругленькая сумма. Но надо будет пойти на эту трату – без генерала теперь ничего не сделаешь, а если он не поможет, можно потерять все. Но и Паскевич теперь на крючке. Ради кучи баксов для любимой доченьки он расшибется в лепешку.
– Говорят, – осторожно перешел БП к сути дела, – у нас самолеты не на те аэродромы садятся.
Изъясняться приходилось экивоками. Нынче подслушивают все и всех.
– Бывает и такое, – благодушно отозвался генерал. Ему уже, конечно, доложили.
– А у меня как раз двое родственничков сегодня летели…
– Не волнуйся, все живы-здоровы.
– Да родственники – что, седьмая вода на киселе. Они посылочку везли…
Было слышно, как на другом конце спутникового телефона напрягся генерал.
– А что в посылочке-то? – Генерал старался, чтобы голос его звучал так же расслабленно, как прежде.
– Сам не знаю, но, говорят, вещь ценная.
– Ценная? Смотри, если вещь дурная или светлая – конфискуют, на меня не посмотрят. – Генерал все понял о «посылочке» и предупреждал: если везли наркотики или какие-то радиоактивные материалы, то он помочь не сможет.
– Нет, не то. Но, говорят, всякий, если увидит, поймет: вещица хорошая.
– Всякий, говоришь? – напряженно соображал генерал. БП не счел нужным ничего добавить. – Ну ладно, попросим пошукать твою вещицу.
– Очень обяжете.
– А ты подъезжай-ка сегодня ко мне часикам к девяти. Побалакаем лично.
– Спасибо за приглашение. Кланяйтесь супруге. И дочку целуйте от меня. Дай бог, найдется человек хороший, поможет ей за морями-то выучиться.
– Баловство это все, – прорычал Паскевич, снова становясь тем, кем он хотел казаться: благодушествующим после воскресного обеда генералом.
* * *
Суматошный день в аэропорту Пулково клонился к вечеру.
Далее Петренко решил допросить двоих обожженных. Этот разговор, однако, ничего не дал. Они явно были невменяемы и едва шевелили языками.
Эксперты, понукаемые и задабриваемые старлеем Васькиным, установили, что в крови у обоих пострадавших содержится сильнейший транквилизатор. Угрозу их жизни концентрация психотропного вещества, однако, не представляла. К утру, обещали медики, обожженные очухаются.
Вены между тем у них обоих были не исколотые и не «ушедшие». Абсолютно не наркоманские. Нормальные вены здоровых людей.
– Отправляем в больницу? – поинтересовался Васькин.
– Пусть здесь, в «обезьяннике», отсыпаются, – велел Петренко.
От ставил на этих двоих и хотел, чтобы они были у него под рукой.
Воскресенье, 20 сентября. Вечер
Иван Петрович
Мама звала его Ванечкой, а ребята упорно кликали Иванушкой. Иногда прибавляли: «Дурачок». С возрастом, чем больше разума становилось у Ивана, тем чаше обзывали. Правда, уже за глаза. Бешеного гнева его боялись.
Папаня Ваньки работал шофером. Маманя – продавщицей. Не сказать, что Ваня был долгожданным ребенком – он оказался третьим, последышем. Семье и обоих-то его прожорливых старших братьев прокормить было непросто. Мальчика родители не обижали, но и не ласкали. И мать и отец были людьми хмурыми, измученными борьбой с жизнью и водкой. Став взрослым, Ваня пытался вспомнить: кто-нибудь из них когда-нибудь обнимал его? гладил мимоходом по голове? говорил ласковые слова?… Нет, как ни старался, припомнить ему ничего не удавалось.
Как он сейчас понимал, всю свою жизнь он был внутренне одинок.
Если вся семья копала, допустим, картошку, то старшие мальчики всегда держались вместе и поближе к отцу, чтобы за работой поболтать и посмеяться. Иван же – хоть и работал довольно сноровисто – забирался в самый дальний угол участка. Подальше от людей. Чтобы никто ему не мешал.
Он рано научился читать, быстро освоил всю семейную библиотеку, состоявшую из одиннадцати книжек, и прочно «прописался» в поселковой. У него была отличная память и неподдельный интерес к наукам. Библиотекарша Наталья Васильевна и школьные учителя прочили мальчику большое будущее. А математичка недолюбливала: уже в шестом классе он начинал задавать вопросы, на которые она не могла ответить с ходу. Чтоб не выглядеть перед всем классом дурой, ей приходилось ворошить по вечерам свою небогатую математическую библиотечку.
Ванька слыл в их поселке имени XIX партсъезда (сокращенно – Девятнадцатом) если не дурачком, то малахольным. Все пацаны играют то в прятки, то в казаки-разбойники, то в штандер-стоп. А этот бегает неуклюже, вперевалку. Играть с ним было неинтересно. Дразнить страшно. Неуклюжий битюг с огромными кулаками заводился долго, но если уж выходил из себя, то бил, не соизмеряя силы.
Иванушка все больше уходил в себя. Выпросил у мамани уголок на участке, засадил его цветами. Возился с ними. Читал умные книги по цветоводству. На третий год цветы у него выросли на зависть всему поселку. Ни у кого таких не было. Цветы маманя продавала на станции. На вырученные деньги купили Ване и двум старшим братьям одежку-обувку на зиму.
