— Да очень просто, ваше высочество, — легко отмахнулся Сергей, — то, чего ему не сделали в детстве, содеяли во взрослом возрасте...
— И что же? — упорно выпытывал Пётр.
— Да очень просто, — опять легко повторил Сергей. — Отрезали кусочек лишней плоти, совсем крохотный, почти без боли и тем более без крови, без труда и сложностей, и, когда шах стал способен к общению с женщинами, у него появилось сразу около трёхсот наследников — в гаремах восточных правителей тысячи наложниц и ещё двести-триста законных жён...
Пётр задумался. Он так стеснялся своей неспособности произвести детей, что история персидского шаха произвела на него огромное впечатление.
— Бывает, — продолжал как ни в чём не бывало Сергей, пристально глядя на смущение и растерянность великого князя, — что и в наших местах случается такое — ну, просто немного срастётся крайняя плоть и мешает производить детей: семенной-то канальчик закрыт и не действует...
Пётр не почуял подвоха — он уже начал мечтать о том, чтобы и ему сделали эту маленькую операцию.
— А наши лекари умеют такое — срезать эту крайнюю плоть? — напряжённо думая об одном и том же, спросил Пётр. — Вдруг это могут делать только восточные мудрецы?
— Да ничего нет проще, наши доктора давным-давно знакомы с этой операцией и делают её в две-три минуты...
Салтыков следил за великим князем — видно было, как сомнение и надежда поочерёдно отражались на его лице. Пётр не умел скрывать своих чувств, и каждая его мысль легко читалась на его некрасивом бесхитростном лице.
— Послушай, — всё ещё колеблясь, начал великий князь, — а это гарантирует удачный исход?
Сергей понял, что он уже подвёл Петра к самому главному, ещё немного — и великий князь сам признается ему в своём несчастье.
— Ах, ваше высочество, — простодушно, как и сам великий князь, заговорил он, — да операция-то минутная, а удача сама идёт вслед за нею. И как же меняются люди, особенно мужчины, после такой несложной операции: во-первых, обеспечивают престолонаследие, появляется наследник трона, а уж какое удовольствие испытывает мужчина, когда семя его изливается...
— Я никогда этого не испытывал, — пробормотал Пётр.
Сергей проницательно взглянул на великого князя. Он не подталкивал его к признанию, болтал как будто невзначай и ненароком, рассказывая о своём разговоре с Елизаветой и Нарышкиной.
— Ваше высочество, — наконец тревожно, словно бы только что поняв слова Петра, произнёс Сергей, — разве вы...
Он остановился.
— Тебе, Сергей, как другу, как самому близкому мне человеку, — задыхаясь, вымолвил Пётр, — могу сказать лишь одно: верно, и я страдаю той же болезнью, что поразила персидского шаха...
Сергей с деланным изумлением чуть ли не отшатнулся от великого князя.
— Не могу представить, — глухо забормотал он, — что вы так несчастны...
— Да, да, я никогда не испытывал ничего подобного, о чём рассказывают все пройдохи и ловеласы, — печально продолжил Пётр. — Наверное, и я подвержен такой болезни...
И тут Сергея осенило.
— Да разве это болезнь! — с жаром воскликнул он. — Два-три взмаха крохотным ножичком — и не будет никаких сомнений, что несчастье пройдёт сразу же...
Пётр с сомнением вглядывался в лицо камергера. Он и не подозревал, как тщательно всё продумал Салтыков, как старательно готовил он в уме лёгкие и простые фразы, как сумел заразить Петра любопытством, как тот сам шёл в ловушку, расставленную ему ловким камергером.
Сергей понял, что он должен уйти и оставить Петра наедине с его мыслями, надеждами, сомнениями — хитрый камергер знал, как воздействовать на человека, которому он уже подал идею, а тот уже сам должен развить в себе сомнения, надежды, страхи и ожидания.
— Простите, ваше высочество, — поднялся он со скамейки, — если я невольно побеспокоил вас этим пустым разговором. И дела меня ждут: надобно распорядиться на завтрашний вечер — предполагается хорошая пирушка...
Пётр рассеянно кивнул головой.
Он долго ещё сидел на скамейке, и мысли, как тяжёлые мельничные жернова, нескончаемо крутились в его голове. Салтыков посеял в нём надежду, и семена этого разговора, этой интимной беседы уже прорастали в душе простодушного великого князя.
Однако Пётр не привык к тяжёлой умственной работе, мысли его совсем запутались, и он долго прислушивался к тому, что творилось в его голове, — завертелись мысли и мыслишки, страхи и сомнения...
Весь день он был во власти этих мыслей. Надежда на то, что он завоюет расположение своей тётки, если даст наследника стране, радужные перспективы царствования с имеющимся наследником — всё это вспыхивало и прорастало в его мозгу. Он не был способен больше думать ни о чём, кроме как об этом разговоре, и опять и опять возвращался к надеждам, ужасу перед операцией и полной невозможности ещё хоть кому-нибудь доверить свои страхи и сомнения. Теперь он уже смотрел на Сергея Салтыкова как на спасителя, избавителя, жаждал ещё одного, самого интимного разговора с ним, но Сергей, как нарочно, ускользал от такого разговора, словно бы специально прятался от великого князя.
Едва Пётр посылал за ним, как оказывалось, что Салтыков в приёмной императрицы, или ускакал на охоту, или ушёл по каким-то одному ему ведомым делам...
Так и не дождавшись и сильно разозлившись на своего камергера, Пётр вышел к ужину у императрицы очень расстроенный и переполненный своими чувствами.
Всё в этот вечер он делал невпопад — так занимали его собственные мысли. Даже Елизавета заметила это и сердито косилась на своего племянника. Пётр же не заметил даже этих гневных взглядов.
5
Этот ужин Сергей Салтыков устраивал так, чтобы всё соответствовало его задаче. Каждому из приглашённых — а это были люди, которых всего охотнее желал видеть великий князь, — он объяснял, что нужно говорить и делать. Впрочем, Пётр и сам был обуреваем одной мыслью и ни о чём другом не мог и думать. Ему так хотелось найти в словах любого из приглашённых подтверждение своим желаниям, что он то и дело подходил то ко Льву Нарышкину, то ещё к какому-нибудь из гостей Сергея, чтобы потолковать об этом интимнейшем деле. Пётр не стеснялся, он жадно выспрашивал о подробностях, и кое-кто из гостей Салтыкова так же прямо отвечал на вопросы великого князя: дескать, и сам испытал такую операцию, и сам понял разницу...
В великом смятении Пётр переводил глаза с одного на другого — он боялся малейшей боли, он мучился от одной лишь мысли, что операция может доставить ему страдания, и тыкался в поисках надежды, что это ненадолго, что боли может и не быть.
Особенно долго великий князь держал за перламутровую пуговицу Сергея Салтыкова — мучительно искал вопросов и мучительно переживал предстоящее.
Но весёлые лица Сергея и Льва Нарышкина, льстивые взгляды приближённых всё более и более убеждали его, что всё может пройти хорошо...
