Однако и сама императрица засыпала Зубова подношениями. Поместья, имения, тысячи крепостных крестьян, денежные подарки, драгоценные перстни, бриллиантовые пуговицы так и сыпались на голову Зубова, с самым скромным видом принимавшего эти подарки. В короткий срок он превзошёл по богатству Потёмкина, самого богатого человека.
Но Зубов ревновал даже к памяти великого человека. Он не позволил императрице написать некрологи о Потёмкине в газетах, не разрешил ей, проливавшей слёзы по поводу этой гибели и ценившей по достоинству дела светлейшего, поставить ему памятник.
— Как, он завоевал пустынные степи, где никого нет, он основал Черноморский флот, который уже весь сгнил, он, кто не пощадил даже своих племянниц, беря их в качестве своих наложниц, этот человек, расхитивший пол-России, ещё будет удостоен и памятника? — так визжал Зубов в кабинете Екатерины, когда она пыталась внести проект памятника великому человеку.
Императрица пробовала возражать.
— У великого человека и пороки великие, — шутливо отговаривалась она.
Но памятника Потёмкину так и не поставила...
Ещё Потёмкину писала она, что её радость не знает границ: «Я возвратилась к жизни, как муха после зимней спячки, я снова весела и здорова».
И это всё совершил он, её маленький, хорошенький, чёрненький, словно ребёнок. Она писала, как он миловиден, как обаятелен, какие у него чудесные качества души и сердца. В нём вся требовательность и вся прелесть его лет: он плачет, когда ему не позволяют войти в комнату к государыне.
«В нём есть желание всем нравиться, когда он находит случай писать Вам, он поспешно пользуется им, и его любезный характер делает и меня любезною... Вы не можете не полюбить этого ребёнка...»
Но Потёмкин уже давно понял душу и сердце этого ребёнка и не поддавался на лесть и комплименты. Он так и умер с болью в душе, что какому-то поручику удалось отнять у него, светлейшего, всю силу, власть и влияние на императрицу. И он, как мог, противостоял этому маленькому и чёрненькому. Когда Потёмкин в последний раз приехал в Петербург, императрица решила купить у него громадное имение, продаваемое им, и подарить Зубову.
За парадным обедом произошёл следующий разговор:
— Что стоит это имение? — спросила государыня у Потёмкина.
— Простите, ваше величество: оно уже продано.
— С каких пор? — удивилась императрица.
— С сегодняшнего утра.
— И кому же?
— Вот купивший.
И Потёмкин совершенно хладнокровно показал на бедного адъютанта, стоявшего за его креслом.
Императрица нахмурила брови, выказала своё недовольство, но сделка была формально совершена, и совсем обалдевший адъютант ни за что ни про что получил эти двенадцать тысяч душ крестьян.
Всё, что мог делать Потёмкин, чтобы противостоять Зубову, он делал.
Но теперь его не было, и Зубов распоясался. Он больше не боялся никого. Прежде бывший любезным и вежливым до искательности, теперь он стал надменен и презрителен.
Впрочем, как и не быть ему надменным, если каждое утро показывало ему, какой силой власти он обладает!
В его роскошных апартаментах спозаранку собиралась целая толпа искателей милости императрицы. Какой-то заслуженный генерал каждое утро варил ему кофе по особому рецепту и подавал в постель, а просители толпились в приёмной, дожидаясь, пока фаворит проснётся и соизволит выйти к ним.
Чаще всего он не выходил. И случалось, что некоторые по три года просиживали в его приёмной, так и не принятые им.
Он устроил для себя в это время суток нечто напоминавшее цирк. Кто-то подарил ему маленькую обезьянку, ростом с кошку, и она гуляла по всем апартаментам, прыгая с люстр на кушетки и диваны.
Но больше всего любила эта обезьяна слизывать пудру, которой были густо усыпаны парики и тупеи
[43] приходивших к Зубову вельмож. Она немилосердно рвала и кусала эти парики, а покорные просители ждали, когда она закончит свой завтрак...
Однако это преклонение перед властью и устойчивое стремление урвать своё, может быть, и заставляли Зубова быть таким презрительным к этой низкопоклоннической толпе. Что хочешь могли вытерпеть эти лизоблюды, лишь бы урвать кусок милости даже у такого человека, каким был Зубов...
Но весь двор каждый день убеждался, что Зубов ничего не знает и не хочет знать. Когда ему докладывали о делах во внутренних департаментах, ответ его был один:
— Делайте, как прежде.
А по внешним делам он и вовсе вёл себя как трёхлетний ребёнок, ничего не знающий и не понимающий. На глазах у императрицы он перекраивал карту Европы, вычёркивая Австрию, отбирая у Франции две трети её территории, а остальное возвращая вернувшимся Бурбонам. Но императрица только смеялась, забавляясь его наивностью и невежеством. Она в это время уже начинала прибаливать, и все её помыслы уходили лишь на то, чтобы избавиться от своих болей. У неё вдруг открылись раны на ноге, гноящиеся и воспаляющиеся. Придворный доктор Роджерсон успокаивал императрицу, уверяя, что через эти открытые раны уходят из организма вредные вещества.
Но Зубов достал откуда-то лекаря, знахаря-итальянца, прописавшего Екатерине холодные морские ванны на больную ногу.
Императрица приняла курс этих ванн, и раны на ноге действительно закрылись, но зато возникли сильные головные боли, приливы крови к лицу и голове, и она стала чувствовать себя ещё хуже. Но всё-таки она благодарила Зубова за итальянца, заживившего её раны, и говорила, что только им одним она и держится на свете...
Но если Зубов вмешивался в политику, то результаты были плачевными.
В Петербург приехал последний из Бурбонов, изгнанных из Франции, граф Артуа. Он мотался по всему свету, уходя от долгов, которые наделал во всех странах, покровительствующих ему. Графу Артуа хотелось поехать в Англию, чтобы там пересидеть смутное время, и он разговаривал об этом с Зубовым, ведущим все дела по внешней политике.
— Ваше высочество может вполне успокоиться, — сказал ему Платон Зубов. — Англия будет весьма счастлива принять вас. Она сделает всё, что пожелает императрица. И у нас там есть уполномоченный, который сумеет всё разрешить и быть к вашим услугам...
Семён Воронцов, бывший в то время уполномоченным России в Англии, предупредил графа, чтобы тот ни в коем случае не ездил в Англию: там его поджидают кредиторы, которые не преминут воспользоваться случаем и посадить графа в долговую тюрьму.
Последний из Бурбонов надменно сообщил Воронцову о словах Зубова.
Тот пришёл в ужас. И всё, чего он смог добиться, — это возможность убедить графа не ездить в Англию. Граф сам уверился, насколько это было опасно для него, и поехал искать свою долю в какое-нибудь германское государство.
