Едем на пляж, откуда эвакуировались четверть миллиона британских солдат. Что меня удивляет после хвастливых заявлений немцев о потоплении на этом берегу всех транспортных и других судов (в Берлину нам говорили, что в один день люфтваффе потопили пятьдесят единиц), так это то, что на протяжении двадцати пяти миль видишь обломки только двух грузовых судов. Кроме них, там есть еще останки двух эсминцев, один из которых, я уверен, разбомбили задолго до вывода войск из Дюнкерка, и одного торпедного катера. Всего пять небольших кораблей. А любое судно, затопленное на большом расстоянии от берега, было бы видно, потому что море в этом месте мелкое. Хотя, когда бомба попадает в корабль, она здорово его разрушает. Ближайший к нам эсминец, в двухстах ярдах от берега, получил прямое попадание в переднюю часть мостика. Огромная пробоина шириной около двадцати футов разорвала корабль до ватерлинии.
Позднее. Пока перекусываем в Кале, слышим рев первой волны немецких бомбардировщиков, направляющихся к Англии. Они летят так высоко, что их едва видно. Я насчитываю двадцать три бомбардировщика, а выше них рой истребителей „мессершмитт“. Погода проясняется. День обещает быть прекрасным — для пилотов. Примерно в три часа дня отправляемся на машинах вдоль берега к Кап-Гри-Не. Проезжая гавань, я отмечаю, что здесь тоже нет сосредоточения кораблей, барж или даже небольших торпедных катеров. Только три катера пришвартованы в бухте. Может такое быть, что немцы блефовали насчет своего вторжения в Британию? Мы едем по прибрежному шоссе. Над нами сейчас гудят немецкие самолеты, там эскадрилья из двадцати семи бомбардировщиков, здесь им навстречу выходит полсотни „мессершмиттов“. Все они разворачиваются и устремляются на очень большой высоте в сторону моря к Дувру. Вскоре становится ясно, что британцы не летят им навстречу, по крайней мере, не залетают далеко. Мы высматриваем британские самолеты над Ла-Маншем. Ни одного „спитфайра“ не видно.
Едем по берегу в Кап-Гри-Не, где Гертруда Эдерле, а позднее какой-то толстый египтянин и множество других раскидывали обычно лагерь в те времена, — кажется, так давно! — когда мир еще интересовался юношами и девушками, плавающими в Ла-Манше. Сейчас воздух наполнен гулом самолетов, бомбардировщиков и истребителей, только немецких. Теперь от Дувра возвращается рой бомбардировщиков „хейнкель“ (ни одного пикирующего мы пока не видели). Трем или четырем из них там досталось, а один, почти неуправляемый, еле дотягивает до узкой полоски земли за клифом. „Мессершмитты-109 и -110“ — последние двухмоторные модели — проносятся со скоростью примерно 350 миль в час, напоминая множество наседок, защищающих свой выводок. Они остаются в воздухе, пока не приземлятся бомбардировщики, а потом взмывают вверх и направляются в сторону Англии. Мы останавливаем машины, чтобы понаблюдать. Один из наших офицеров клянется, что „хейнкель“ был обстрелян „спитфайром“ и что английский истребитель был сбит, но это все в его воображении, потому что видел он не больше нашего. Так будет весь день. Мы возобновляем движение. Крестьяне работают на сноповязалках, убирая созревшую пшеницу. Мы нервно крутим шеями, чтобы увидеть в небе смертоносные машины. Крестьяне шеями не крутят, вверх не смотрят. Они смотрят на пшеницу. Задумаешься, у кого сейчас больше выдержки. Сейчас мы проезжаем стоящее на платформе большое корабельное орудие, участвовавшее в обстреле Дувра. Оно тщательно закамуфлировано сетями, к которым немцы привязали снопы пшеницы. По всему берегу бригады французских рабочих строят под надзором немцев артиллерийские позиции. Наконец мы сворачиваем к морю на дорогу, ведущую к Кап-Гри-Не. Вокруг множество новых артиллерийских позиций и прожекторов, все тщательно замаскировано сетями. Насколько же больше немцы уделяют внимания искусству маскировки, чем союзники! Солдаты заняты камуфляжем всех оборонительных сооружений в Кап-Гри-Не, которые французы, кстати, оставили невредимыми и никогда не пытались скрыть. Бригады рабочих выкапывают дерн с соседнего пастбища и укладывают его поверх гравия вокруг орудийных позиций и наблюдательных пунктов. Это имеет большое значение, потому что светлый гравий — хороший ориентир на фоне зеленых полей.
Остаток дня мы проводим в Кап-Гри-Не, гуляя по траве на краю обрыва. Над нашими головами продолжает стоять гул немецких бомбардировщиков и истребителей, направляющихся в Дувр. В бинокль можно ясно разглядеть скалы Дувра и иногда даже пятнышко английского аэростата, защищающего гавань. Я замечаю, что немецкие бомбардировщики летят туда в правильном боевом порядке на очень большой высоте, обычно около пятнадцати тысяч футов, а возвращаются гораздо ниже, в расстроенном порядке или поодиночке. Мы продолжаем высматривать, нет ли где воздушного боя или „спитфайров“, атакующих летящие назад немецкие бомбардировщики. Бесполезное дело. За весь день не видим ни одного британского самолета. Сегодня над Ла-Маншем у немцев полное превосходство в воздухе. С нашей стороны к берегу прижимаются небольшие патрульные корабли, в основном торпедные катера. Они могли бы стать легкой добычей для английских самолетов, если бы хоть один налетел. Море гладкое, как стеклышко, и немецкие гидропланы с большими красными крестами на крыльях непрерывно взлетают и садятся. Их задача — подобрать летчиков, сбитых над Ла-Маншем. Примерно в шесть вечера мы видим, как шестьдесят больших бомбардировщиков — „хейнкели“ и „Юнкерсы-82“ — пролетают на большой высоте в сопровождении сотни истребителей в сторону Дувра. Через три-четыре минуты ясно слышим, как в районе Дувра вступают в бой английские зенитные орудия. Судя по низкому гулу, у англичан есть несколько тяжелых зенитных орудий. Доносится другой глухой удар, еще более сильный, и один из наших офицеров предполагает, что это звук от разрывов бомб. Через час возвращается, как нам кажется, та самая эскадрилья. Из вылетевших туда шестидесяти бомбардировщиков мы насчитываем только восемнадцать. Остальных сбили англичане? Трудно сказать, мы знаем, что немцы часто получают приказ садиться не на те аэродромы, с которых взлетели. Очевидно, это делается в том числе и из тех соображений, чтобы немецкие летчики не узнали о своих потерях.
Мы с Бойером все еще надеемся, что покажутся „спитфайры“. Но солнце уже низко. На море штиль. В небе тишина. День, проведенный на берегу, больше напоминает буколический пикник, чем фронтовой день войны в воздухе. Такая же неравная схватка, какую мы видели в Бельгии и во Франции. Ни одного английского самолета над головой, ни одной сброшенной бомбы. Маленький япошка крадется к орудийной позиции, чтобы сделать несколько снимков, пока его не схватывает часовой. Остальные лениво поднимаются с травы и со скалы швыряют в море камешки. Пора возвращаться в Кале и ужинать. Прибегает наш взволнованный офицер и сообщает, что сегодня над французским побережьем сбито три „спитфайра“. Это удивляет. Мы просим показать.
Первый из показанных нам на обратном пути „спитфайров“ пролежал там так долго, что немецкие механики уже успели снять с него роллс-ройсовский двигатель и приборную доску. Он уже покрывается ржавчиной, на что мы и указываем. Наш офицер предлагает продемонстрировать другой. Он находится на пляже у маленькой деревушки на полпути к Кале. Мотор пока на месте, приборная доска тоже, но меня отводит в сторону молодой лейтенант с расположенной по соседству зенитной батареи и по секрету сообщает мне интересную информацию: именно этот „спитфайр“ был сбит несколько недель назад, а лейтенанту как раз сегодня удалось во время отлива вытащить его из моря. Когда наш сопровождающий предложил показать свой третий „спитфайр“, мы сказали, что проголодались, и предложили возвращаться в Кале.
