В последнее время мои информаторы из провинций обращали мое внимание на довольно странные извещения о смерти, появившиеся в местных газетах. — (В Германии среди людей всех сословий принято в случае смерти давать небольшие платные объявления в газету, в которых сообщаются дата и причина смерти, возраст усопшего, время и место погребения.) Однако эти извещения звучат как-то странно, а место смерти всегда указано одно из трех: 1) Графенек, уединенный замок, расположенный недалеко от Мюнцингена, в шестидесяти милях юго-восточнее Штутгарта; 2) Гартхейм, рядом с Линцем на Дунае; 3) Государственный институт медицины и санитарии имени Зонненшайна в Пирне, близ Дрездена.
Вот эти три места, которые немцы называли главными штабами «милосердных убийств».
Мне сообщили также, что, когда родственники несчастных жертв получали прах (тела им никогда не выдавали), тайная полиция строго предупреждала их, чтобы они не требовали объяснений и не «распространяли ложных слухов». Эти провинциальные некрологи приобретают, таким образом, гораздо большее значение, чем просто сообщения о смерти. Приведу здесь несколько самых типичных, заменив по понятным причинам имена, даты и названия.
«Leipziger Neueste Nachrichten», 26 октября: «Иоганн Дитрих, солдат-фронтовик 1914–1918, имеющий несколько воинских наград, родившийся 1 июня 1881 года, скончался 23 сентября 1940 года. После нескольких недель неизвестности я получила невероятное извещение о его внезапной смерти и кремации в Графенеке, Вюртемберг».
Из той же газеты в октябре: «После недель неизвестности погребение моего любимого сына Ганса, внезапно скончавшегося 17 сентября в Пирне, состоится 10 октября».
И снова: «Мы получили невероятное известие о том, что мой самый любимый сын, инженер Рудольф Мюллер, внезапно и неожиданно для нас скончался вблизи Линца-на-Дунае. Кремация состоялась там же».
Еще одно: «После того как состоялась кремация, мы получили из Графенека печальное известие о внезапной смерти нашего любимого сына и брата Оскара Рида. Захоронение урны состоится в узком кругу на кладбище X. по ее получении».
И еще: «После недель тревожной неизвестности 18 сентября мы получили шокирующее известие, что наша возлюбленная Марианна скончалась от гриппа 15 сентября в Пирне. Кремация состоялась там же. Теперь, когда урна получена, ее захоронение состоится в узком кругу на родной земле».
Последнее извещение датировано 5 октября. Это свидетельствует о том, что власти на три недели задержали отправку праха. По моим данным, в лейпцигских газетах за первые две недели этого месяца появилось двадцать четыре подобных сообщения.
В предпоследнем извещении меня поразила следующая фраза: «После того как состоялась кремация, мы получили печальное извести о внезапной смерти…» Поражают и фразы из первых двух: «после недель неизвестности» наступила «внезапная смерть», а также слова «невероятное известие».
Неудивительно, что для немцев, привыкших читать между строк в своих газетах, подвергающихся жесточайшей цензуре, эти некрологи казались в высшей степени о подозрительными. Наступает ли внезапная смерть естественным путем после «недель неизвестности»? И почему тела сначала кремируют, а потом извещают родственников о смерти? Почему их вообще кремируют? Почему тела не отправляют домой, как это делается обычно?
Несколько дней назад я видел форму письма, которое получают семьи жертв. В нем написано:
«С прискорбием сообщаем, что ваш —, переведенный недавно в наше учреждение по распоряжению министерства, скоропостижно скончался — числа месяца. Все усилия наших врачей оказались тщетны.
Учитывая характер его серьезного неизлечимого заболевания, смерть, которая спасла его от пожизненного пребывания в клинике, следует рассматривать всего лишь как избавление.
В связи с существующей здесь опасностью инфекции, мы были вынуждены по распоряжению полиции сразу же кремировать усопшего».
Такое письмо едва ли убедит даже самого доверчивого немца, и некоторые, получив его, отправились в уединенный замок Графенек, чтобы что-нибудь разузнать. Они обнаружили, что замок охраняют эсэсовцы в черных мундирах, которые не разрешили им туда войти. Новенькие знаки со свежей краской на всех дорогах и тропинках, ведущих в это уединенное место, предупреждали: «Не подходить! Угроза эпидемии!» Перепуганные местные крестьяне рассказали им, как неожиданно появились эсэсовцы и расставили охрану вокруг поместья. Они говорили, что видят, как в ворота замка въезжают грузовики, но только по ночам. По их словам, никогда прежде Графенек не использовали в качестве больницы.
Другие родственники, как мне рассказывали, потребовали объяснений от учреждения в Гартхейме, что рядом с Линцем. Им велено было молчать, а если заговорят, их ждет суровое наказание. Некоторые из них, набравшись храбрости, напечатали эти извещения о смерти наверняка в надежде привлечь внимание общественности к этому кровавому делу. Я слышал, что сейчас гестапо запретило публикацию подобных объявлений, так же как Гитлер после тяжелых потерь у берегов Норвегии запретил делать это родственникам утонувших моряков.
X., немец, рассказывал мне вчера, что родственники торопятся забрать своих близких из частных психиатрических клиник и из лап властей. Он говорит, что гестапо умерщвляет даже лиц, страдающих временным помрачением рассудка или обычным нервным расстройством.
Что мне пока неясно, так это мотивы таких убийств. Сами немцы выдвигают три:
1. Они осуществляются для того, чтобы сэкономить продукты питания.
2. Это делается в целях испытания новых отравляющих газов или «лучей смерти».
3. Это результат деятельности радикальных нацистов, осуществляющих свои идеи в области евгеники и социологии.
Первый мотив — очевидно абсурдный, потому что смерть 100 000 человек не сэкономит много еды для 80-миллионного населения. Кроме того, в Германии нет острой нехватки продовольствия. Второй мотив возможен, хотя я в этом сомневаюсь. Для уничтожения этих несчастных могли использовать ядовитые газы, но если так, то проведение опытов было только второстепенной задачей. Многие немцы, с которыми я беседовал, считают, что там применяется какой-то новый газ, сильно уродующий тело, поэтому останки жертв кремируются. Но я не могу найти реальных подтверждений этому.
Третий мотив представляется мне наиболее вероятным. В течение многих лет группа радикально настроенных нацистских социологов, которые содействовали принятию в рейхе законов о стерилизации, настаивала на проведении национальной политики уничтожения умственно неполноценных. Говорят, у них есть последователи среди социологов в других странах, и это не исключено. Пункт второй официального письма, которое отправляют родственникам, явно несет на себе отпечаток подобного социологического мышления: «Учитывая характер его серьезного неизлечимого заболевания, смерть, спасающая его от пожизненного пребывания в клинике, следует рассматривать всего лишь как избавление».
Некоторые предполагают и четвертый мотив. Они говорят, нацисты подсчитали, что на каждые три-четыре клинических случая необходим один здоровый немец для ухода за такими больными. Это уводит несколько тысяч здоровых немцев из сферы производительного труда. Если сумасшедших будут убивать, доказывают нацисты, то освободятся громадные больничные площади для раненых на случай, если война будет продолжаться и повлечет за собой большие потери.
