Много немцев приговорены к длительным тюремным срокам за то, что слушают иностранные радиостанции, но все равно многие продолжают слушать. Их, действительно, так много, что сегодня вышло официальное предупреждение. В нем говорится: «Никакого снисхождения не будет к безрассудным нарушителям закона, которые слушают вражьи выдумки». Недавно я провел полдня с одной немецкой семьей — мать, две дочери и сын. Они довольно-таки нервничали, настраивая приемник, чтобы послушать шестичасовые новости Би-би-си. Мать рассказала, что, кроме привратника, который является официальным нацистским агентом в их доме, еще и еврей-домовладелец, как они только что узнали, в обмен на одежные карточки (евреям положены только продуктовые) стал соглядатаем в их доме, поэтому им приходится вести себя очень осторожно. Они включили радио так тихо, что я с трудом улавливал новости, при этом одна из дочерей стояла у входной двери.
Берлин, 24–25 декабря, три часа утра
Канун Рождества. Идет дождь, переходящий в снег. Первое военное Рождество так или иначе, но принесло в большинство домов войну, а не что-нибудь другое. Оно всегда было для немцев самым главным событием в году, но нынешнее Рождество какое-то унылое, подарков мало, еда спартанская, мужское население отсутствует, улицы затемнены, ставни и шторы плотно закрыты в соответствии с предписаниями полиции. Множество чудных вечеров провел я когда-то, гуляя по берлинским улицам в сочельник. Не было ни одного дома, даже в беднейших кварталах, где не стояли бы рождественские ели, украшенные свечами и сверкающие за незатемненными и незашторенными окнами. Сегодня ночью немцы почувствовали разницу. Они угрюмы, подавлены и печальны. Гитлер отбыл на западный фронт, но нам не разрешили сообщить об этом. Он выехал 21-го рассерженный, пропустив традиционную рождественскую вечеринку для персонала канцелярии и закадычных друзей по партии, хотя все это было запланировано. Я отправился в этот вечер к Экснерам на рождественский ужин, и он был замечательным. У них собралась большая часть сократившейся американской колонии. И все мы, кажется, слишком усердствовали в своих стараниях забыть о войне и немцах и наслаждаться быстро пролетающими минутами Рождества «по старому американскому обычаю». В прошлом остались для всех нас эти «добрые старые обычаи». Но была индейка с гарниром, и чудо кулинарного искусства Дороти — тыквенный пирог, и взбитые сливки, и настоящий кофе, и еще много хорошего красного вина, которое в последнее время очень трудно достать, увы, и шампанское, и громадная рождественская ель, и очаровательное создание с соломенно-желтыми волосами и невинными голубыми глазками, которое проносилось в танце, как порыв ветра… Завтра она уезжает со своим мужем на финский фронт, чтобы работать среди крови солдатских ран.
В полночь я должен был ехать на эфир. В Доме радио в одном из помещений поставили большую елку, и, когда я приехал, народ веселился и пил шампанское. Боюсь, что программа моя оказалась непростительно сентиментальной. Я не переставал думать о том, как во времена моего детства перед мировой войной Шуман-Хейнк пел в Чикаго «Тихую ночь». На вечеринке был со своей женой-англичанкой лорд Хау-Хау, британский предатель, который носит здесь фамилию Фрёлих. Его настоящее имя Уильям Джойс, и его голос слушают миллионы англичан каждый вечер, но я избегал общения с ним. Позже появился изрядно навеселе английский актер Джек Тревор, который тоже стал предателем и ведет на радио пропагандистские передачи на Англию. Его я тоже не выношу.
Через два часа, в пять утра, должен выехать на машине в Гамбург и Киль, оттуда проведу завтра рождественскую передачу с кораблей германского военно-морского флота. Так как в Женеву на Рождество я попасть не смогу, то рад и такому развлечению. С начала войны ни один иностранец не видел германского флота. Нацисты пообещали мне устроить передачу с Западного вала в ответ на программу, организованную нашими парижскими сотрудниками с линии Мажино, но почему-то надули меня и отдали ее конкурентам. В знак протеста я прекратил вечернее вещание на неделю.
Берлин, 27 декабря
Это были просто-таки рождественские каникулы. Два дня на германском флоте, и я — первый иностранец, получивший такую возможность.
Мы выехали в рождественское утро задолго до рассвета, но мой армейский шофер заблудился в Берлине в темноте и густом тумане, и два часа ушло на то, чтобы найти моего сопровождающего, обер-лейтенанта X. из верховного командования. Типичный офицер времен прошлой мировой войны, с моноклем и т. п., он был так зол, что даже говорить не мог. Он возмущался тем, что ему пришлось два часа проторчать на углу в темноте, под проливным дождем, а мы, оказывается, несколько раз проехали мимо него.
Когда мы добрались до Гамбурга, все еще лил дождь. Город очень напомнил мне Ливерпуль. Наконец нашли доки и по колено в грязи добрались туда, где стояли военные корабли. Я целый час осматривал новый 10 000-тонный крейсер «Адмирал Хиппер», который стоял в доке на приколе. На палубах и под палубами много мусора, но мне объяснили, что ведутся обычные ремонтные работы, как на любом новом корабле. Они клялись, что корабль не был поврежден противником. Мне как-то удалось найти общий язык с немецкими моряками, и, когда за портвейном с бутербродами я напомнил им, что британское Адмиралтейство сообщало недавно об обстреле торпедами какого-то крейсера британской подводной лодкой, командир подмигнул мне и велел следовать за ним. Мы забирались по трапам все выше и выше, я потел и задыхался, порвал пальто в пяти местах. Наконец мы очутились в боевой рубке.
«Взгляните туда», — сказал он с лукавой улыбкой. В сотне ярдов от нас в сухом доке стоял крейсер, в борту которого зияла огромная пробоина, не меньше пятидесяти футов в диаметре. Это был крейсер «Лейпциг». Офицер рассказал, что после попадания в него английской торпеды его удалось довести до дока на плаву. Би-би-си, по его словам, сообщила о потоплении этого корабля. Несмотря на Рождество, там трудилась бригада рабочих. Возвращаясь к машине, чуть ниже по реке я заметил 35 000-тонный линкор «Бисмарк». Похоже, что его строительство близится к завершению. Этот корабль вместе со своим кораблем-близнецом окружены глубокой тайной, и только они из всех строящихся для германского флота судов имеют водоизмещение 35 000 тонн.
Пока мы мчались в Киль, похолодало, дождь перешел в снег, машина с трудом преодолевала подъемы из-за гололеда. В Киле официальный представитель, кажется, министерства пропаганды приветствовал меня краткой речью.
«Я только что узнал, — сказал он, — что вы побывали в Гамбурге и видели там наши боевые корабли. А вы видели крейсер „Лейпциг“, герр Ширер?»
«Да, сэр, и…»
«Эти лжецы-британцы заявляют, что они потопили „Лейпциг“, герр Ширер».
«Должен признаться, что он не выглядит потопленным, и буду рад сообщить по радио, что видел его, что он не потоплен, но…»
Он прервал меня громким смехом. «Герр Ширер, все отлично. Вы дадите ответ на эту подлую английскую ложь, не так ли? Вы расскажете правду великому американскому народу… Скажете всем, что видели „Лейпциг“ своими собственными глазами, да? И что этот корабль не получил повреждений».
