Вадим медленно поднялся, и, ничего не говоря, вышел из комнаты. Машка продолжала сидеть, думая, что, наверное, пора идти собирать вещи.
— Вадик, — крикнула она, — все когда-нибудь кончается, давай останемся друзья…
Машка не успела договорить — большая, тяжелая мужская рука со всего размаха въехала ей в затылок. Она хотела крикнуть, но не смогла — Вадим тут же ударил еще, потом еще и еще раз. Бил он толково, со знанием дела. Его, когда-то казавшиеся Машке красивыми глаза горели дикой ненавистью.
Все было как в тумане. Машке казалось, что это длилось вечно: удары не прекращались. Разбив руки в кровь, он стал бить ногами. Несколько раз поднимал ее полуживую и бил об стену лицом. Она уже не чувствовала тела, мысли путались и сопротивляться почему-то совсем не хотелось. Девушка и не подозревала, что можно так бить, хотя ей уже было все равно. А перед глазами стоял Сашка — единственный любимый человечек, который так ее ждал. Машка потеряла сознание.
Очнувшись, она попыталась открыть глаза. Вокруг все расплывалось, тело одеревенело, ужасно болела голова. Машка не сразу вспомнила, что случилось. Постепенно появлялось ощущение реальности. Откуда-то изнутри вырвался приглушенный стон:
— Мамочка, забери меня отсюда, мамочка… — Ей стало так невыносимо жаль себя!
— Ну что, жива? — услышала она голос Вадима.
Машка попробовала обернуться, но почувствовала резкую боль и снова беспомощно упала на пол. Мужчина подошел ближе и стал осторожно вытирать кровь с ее лица. Его белый джемпер от Brioni был весь забрызган кровью.
— Ты сама виновата. Сидела бы себе на месте… Ну чего тебе не хватало? — Он нагнулся к ней. — Ну куда ты теперь от меня денешься?
Машка посмотрела в его холодные зеленые глаза — в них уже не было никакой тайны. Так, обыкновенные глаза садиста.
Потом приходил врач, совсем сопливый мальчишка. Осторожно осмотрев Машку, он что-то написал на листочке и отдал его Вадиму.
— Сотрясение мозга точно, и это как минимум, — сказал он тихо. — Надо везти в больницу, и как можно скорее.
Вадим замотал головой:
— Сами разберемся.
Несколько дней Машка не поднималась с кровати. То приходила в себя, то снова проваливалась в забытье. Вадим не отлучался от нее ни на шаг, кормил с ложечки, носил в туалет, менял постель. Она не говорила ни слова, даже не смотрела на него. Постепенно начала вставать сама. Силы возвращались, мысли выстраивались в привычном порядке. Вадим в буквальном смысле на коленях просил простить его, клялся, что больше это никогда не повторится, умолял остаться, не оставлять его. Как-то ночью, дождавшись пока опостылевший любовник уснет, Машка тихо подошла к нему, спящему, и, ни секунды не медля, обыкновенным ножом из его собственной кухни полоснула Вадима по щеке, быстро и абсолютно хладнокровно. Почти как у Тарантино. Удивлены? Я, честно говоря, очень. Такого способа мести можно ожидать от какой-нибудь строптивой кавказской княжны. Но чтобы так поступила русская Маша?! Хотя в каком русском нет восточной крови?
Неважно, что было после, можно только себе представить. Но одно я знаю точно: живая и невредимая, Машка вскоре покинула квартиру на Арбате, а через несколько месяцев вместе с Сашкой и «тетей Таней» вселилась в симпатичный коттедж пресловутой Рублевки, подаренный ей Вадимом.
Он еще какое-то время прожил в Москве. Женился, у него родился сын. Потом уехал в Бельгию, и с тех пор Машка о нем больше ничего не слышала — чему, впрочем, очень рада.
Признаюсь, мне отчасти жаль Вадима. Он по-своему любил ее. А Машка всего лишь отлично справлялась со своими «профессиональными» обязанностями. Она не обещала любить и была честна.
Да, физически мужчины гораздо сильнее нас, но не надо обманываться относительно их чувств. Я ни в коем случае не оправдываю подобный садизм по отношению к женщине, это непростительно. Но в данном случае это был единственный для Вадима способ разрядиться.
А еще, честно говоря, хотела бы я знать, что отвечает Вадим, когда ему задают вопросы о происхождении шрама на щеке, оставленного на память моей Машкой. Вряд ли мужчина говорит правду…
— Он всегда будет помнить обо мне. Я оставила ему свой автограф. «Курица — не птица, женщина — не человек?» Как бы не так! — будто читая мои мысли, сказала Машка. — Не знаю, может, дело в восточной крови, но меня легче сразу убить, чем заставить покориться против собственной воли. Слишком уж я свободный человек. Никогда и никому нельзя позволять унижать себя, бить, топтать. Женщины годами терпят скотское обращение от своих благоверных. Зачем? Да лучше до конца дней оставаться одной, чем добровольно превращаться в тряпку. Нельзя позволять вытирать о себя ноги, все равно ничем хорошим это не закончится. Еще никогда не заканчивалось. Я не феминистка, но в этом с ними солидарна. У нас всего одна жизнь. Драгоценная жизнь. Мы просто не имеем права растрачивать ее попусту. И неважно, кто ты — скромная домохозяйка или акула-куртизанка — мы все имеем право на счастье.
Потом мы почему-то плавно перешли к рассуждению о нелегкой участи жен алкоголиков.
— Вот им уже давно пора поставить памятник за благородство и терпение, — сказала Машка. — Этого никогда не сможет понять тот, кто через это не прошел. Только вот бесполезно все, никому такой героизм не нужен. Это — замкнутый круг. Алкоголик — больной человек, и излечиться он может только если САМ очень этого желает, и никак иначе. Конечно, жалко, но здесь приходится выбирать. Или твоя жизнь, или его.
Светало, а спать совсем не хотелось. Машка подошла к трюмо и стала внимательно разглядывать свое отражение. Совсем без косметики, с чуть по-детски припухлыми глазами и едва заметно вздернутым носиком, сейчас она была похожа на ребенка. Да, мужчинам было от чего терять голову.
Машка заплела волосы в косу и обернулась ко мне:
— Ты думаешь, я грешница? — спросила она вдруг. Мне не надо было искать ответ, я всегда его знала:
— Ты — просто хороший человек, Машка, — сказала я. — А для меня это главное, остальное меня не интересует.
Она довольно улыбнулась.
— А мне ведь почти 35, — снова сказала она невпопад.
Надо сказать, что я чуть ли не единственный человек, которому известен ее возраст. Подруга часами умасливает себя всевозможными кремами, сыворотками, желе. Выглядит она лет на 25–27, и под расстрелом никогда не проболтается о возрасте. «Легче спросить старика о том, когда он умрет, нежели женщину о том, когда она родилась», — верно подметил французский писатель Жан Лабрюйер.
Кстати, господа депутаты, подумайте на досуге: может, стоит вовсе отменить графу о возрасте в паспорте? Хотя бы у женщин, если вам, мужчинам, это совершенно безразлично. Ведь наука не стоит на месте — пятидесятилетние выглядят на тридцать, и за это мы готовы целовать руки докторам age-технологий. Так осчастливьте и вы нас со своей стороны, господа законодатели-заседатели. А то не хочу даже думать, как в будущем, выглядя на 35 в свои 70, буду униженно себя чувствовать, предъявляя молоденькой сотруднице на таможне свой паспорт…
