Он вскочил с кресла и бросился ко мне. Одной рукой схватил меня за плечо, другой – за попу и попытался впиться мне в лицо своими отвратительными губами. Я стала защищаться, отдирать его руки, уклоняться от мерзкого рта. Но он не отступал, и тогда я, совершенно машинально, ударила его коленом в причинное место. Он охнул и сделал шаг назад. Согнулся, и лицо его исказила гримаса боли. Потом он поднял глаза. В них полыхала ярость. Он сжал кулак и замахнулся. Я инстинктивно отшатнулась. Однако удара не последовало. В нескольких сантиметрах от моей скулы он остановился. Зачем-то отряхнул руки и, глядя с ненавистью мне прямо в глаза, прошипел:
– Ну, смотри, Рыжова… У тебя еще есть время передумать…
В тот момент он напомнил мне скорпиона, который почему-то не решается пустить в ход свое жало. Я пошла к двери, а он проскрипел:
– У тебя еще остался шанс одуматься… Можешь зайти ко мне в любое время… Я приму… Пока приму… Но, смотри, не затягивай…
* * *
После этой гнусной истории я заболела. Не дипломатически, а по-настоящему, всерьез. В тот же день, в понедельник, едва доковыляла от станции до дома. Меня била лихорадка, в голове – жар, все мышцы ломит. Мама с бабушкой заахали, уложили в постель, чаем с малиной напоили, накрыли двумя одеялами. Померили температуру – тридцать девять и восемь. Неохота вспоминать, какие кошмары мне чудились. Единственное, о чем я жалела, что не успела позвонить, как собиралась (и обещала), своему Ванечке.
Наутро пришла участковая врачиха, посмотрела горло, послушала, сказала, ничего страшного, обычное ОРЗ. Выписала больничный. Мама со своей работы позвонила ко мне в универмаг, сообщила, что я заболела. Моя начальница была весьма любезна. «Даже какая-то приторная», – доложила мне мамулечка. И ее слова остро кольнули мое сердце. «Все уже считают, что я стала директорской подстилкой. И секретарша растрезвонила, и Полина тоже не дура, догадалась, зачем меня этот монстр под вечер вызывал…»
Когда меня через неделю выписали, на работу в универмаг я ехала, словно на казнь, на заклание. С ужасом, пылающими щеками переступила порог раздевалки. Мне казалось, что за моей спиной, а может, и мне в лицо станут хихикать, показывать пальцами. Не объяснишь же каждому, что я отказала этому ледяному чудовищу!..
Однако – ничего подобного. Встретили меня доброжелательно. Там, в универмаге, наверно, был хороший коллектив. А Ванечке я так и не позвонила. Почему-то показалось: он обо всем догадается. И никому, ни маме, ни подружкам не рассказала о том, что случилось в тот вечер в кабинете директора.
Но все равно, и во вторник идти на работу мне было тошно. И в среду – тоже. И тогда я совершила решительный поступок: написала заявление по собственному желанию. Отдала его Полине. Наврала с три короба: выхожу замуж, уезжаю в Ленинград – и откуда только фантазия и наглость взялись?
Полина Ивановна поахала, начала выспрашивать, кто он, да как мы познакомились. Я чего-то врала, путалась… А потом она взяла мое заявление и пообещала завтра же пойти с ним к директору. И мне сразу стало легче. Я даже стала мечтать, как и вправду Ванечка сделает мне предложение, я уйду из универмага, устроюсь куда-нибудь в тихий НИИ, мы поженимся, я рожу ему ребеночка… Смешной этот Ванечка, он в первый же наш вечер сказал, что хочет от меня ребенка… Вряд ли это правда – наверное, просто у мужиков новый метод соблазнения такой появился… Но все равно: он в меня влюблен… Надолго ли? Парни ж, известное дело, как порох: вспыхивают, а получат свое – и в кусты. Я ему уже неделю не звонила, хотя обещала еще в прошлый понедельник, он и забыл меня, наверное… Хотя я только сейчас нашла в себе силы набрать его номер и услышать его голос, и говорить с ним.
После работы из автомата у метро я ему позвонила. И тут меня ждал еще один сюрприз, весьма неприятный. Трубку сняла его мама – она была напряжена, хотя говорила со мной доброжелательно. Маман известила меня, что Иван позавчера уехал в стройотряд, в Красноярский край, город Абакан. Поведала, что он очень переживал и все ждал моего звонка. И наказал: непременно, если ему будет звонить девушка, продиктовать ей его адрес. И разузнать мой адрес.
Свой адрес я не оставила, а его – записала. И решила непременно отправить Ванечке весточку.
А на следующий день Полина сказала, что директор мое заявление не подписал. Отказал решительно, заявил, что я – молодой специалист, прибыла в универмаг по распределению, и он не имеет права без сверхуважительной причины, даже если б очень хотел, меня отпустить. И еще она доложила, что Николай Егорович был по отношению ко мне весьма доброжелателен и сказал, чтобы я не дергалась и спокойно работала.
* * *
А назавтра Полина Ивановна неожиданно ушла в отпуск. С ума сойти, ей дали горящую путевку в Пицунду – бесплатную! Разумеется, кто от такого подарка отказывается. Она быстренько засобиралась – тем более, что женщина одинокая. И врио завсекцией назначили меня. И, значит, я стала материально ответственным лицом.
Три дня я проработала нормально – хотя дергалась, конечно. Продавцы меня, пусть и без охоты, но слушались. Остатки по кассе сходились с чеками, и товара приходило ровно столько, сколько по накладным. Но я завертелась, конечно, и Ванечке в этот его Абакан так и не написала.
А потом случилась беда.
В субботу у меня был выходной. А в понедельник, прямо с утра, меня опять позвали к директору. Я шла ни жива, ни мертва.
В приемной секретарша Людочка даже от гроба, машинки своей электрической, не оторвалась, просто мотнула головой в сторону двери: заходи, мол.
Директор восседал за столом и читал «Правду». Мне он показался в ту минуту, несмотря на лысину и плюгавые размеры, огромным и величественным, как Зевс-громовержец.
Он опять, как в прошлый раз, выдержал паузу, словно меня не замечал, а потом отложил газету и, не глядя, поманил: подойди! Я приблизилась к столу. Он порылся в бумажках – по-прежнему не смотря на меня. Достал какую-то, быстро перечитал, а потом завел целую речь – взирал при этом в сторону, за окно, где по солнечному проспекту катились автомобили.
– Ты, Рыжова, в настоящее время являешься временно исполняющей обязанности завсекцией, а, значит, материально ответственным лицом – вот мой приказ о твоем назначении. – Голос у Николая Егорыча был скрипучий, и ни малейшей в нем не слышалось игривости. – А позавчера, чтоб ты знала, во вверенной тебе секции была произведена инвентаризация. В ходе нее была выявлена, – он сделал паузу и снова покопался в бумажках, кисти его были похожи на полудохлых крабов, – крупная недостача. На общую сумму, – короткий взгляд на листок, – две тысячи семьсот восемьдесят три рубля восемнадцать копеек. Вот, можешь ознакомиться с актом.
Я послушно взяла листок, но не могла даже вчитаться в него. Цифры прыгали у меня перед глазами.
А мой мучитель продолжал:
– Ты девочка грамотная и, полагаю, знаешь, что это значит и какие последствия за собой данный документ влечет. Я тебе напомню, если ты в своем вузе прогуливала, что ты, Рыжова, как материально ответственное лицо, совершила хищение путем злоупотребления служебным положением. И, если я передам документы в ОБХСС – а я просто обязан это сделать, – то тебе грозит статья девяносто вторая, а это – до четырех лет лишения свободы. Или, в лучшем случае, если суд учтет твой возраст, неопытность и положительные характеристики с места работы (но их, впрочем, еще нужно заслужить), тогда, может, ты получишь до года исправительных работ – но все равно без права в дальнейшем занимать руководящие посты на предприятиях советской торговли, да и из комсомола тебя, разумеется, исключат… Жизнь кончена, а, Рыжова? – И директор впервые посмотрел на меня, подмигнул и рассмеялся. Мне показалось, что он торжествует.
