Но стоило нам забрести в отдаленный угол парка… Оказаться в одиночестве на скамейке на вечернем бульваре… И Ванечка лапал меня, тянулся целовать… Я вся напрягалась, мышцы мои сокращались, и чувствовала, будто и я, и даже он, оба мы какие-то грязные, и оттого, что прикасаемся друг к другу, измарываемся еще больше.
Я видела: Иван не понимает, что происходит. Недоумевает. Расстраивается. Сердится. Но никак не могла придумать, как ему все объяснить.
А с другой стороны… Я себе, кажется, не отдавала в том отчета, но где-то, глубоко внутри, втайне мечтала: чтобы он прекратил все эти сладкие ухаживания. Сю-сю-сю, пу-сю-сю. «Среди миров, в мерцании светил, одной Звезды я повторяю имя…» Не останавливал свои попытки каждый раз, когда я напрягаюсь, но – чтобы овладел, наконец, мною. Грубо. Жестко. Может, против моей воли. Может, тогда клин получится вышибить клином? Но этого я тем более не осмелилась бы ему сказать.
Долго так продолжаться не могло. И правда странно: на третий день знакомства улечься с парнем в постель… Любить его, расстаться, снова повстречаться – и теперь целый месяц напролет мурыжить, держать на длинном поводке.
Однажды я спровоцировала Гурьева, чтобы он напоил меня, и сама напилась почти до бесчувствия – и Ваня наконец овладел мной на той самой тахте в его родительской спальне, где мы в июне провели с ним почти целые сутки. Но все равно: я так и не рассказала ему, что со мною произошло. Опять же: если бы он гневался, настаивал, обвинял, может, даже ударил меня – я б проплакалась и выложила-таки ему, как дело было. Но Ванечка оказался бесконечно добр, мудр, всепрощающ, терпелив. И потому – не узнал ничего. Ох, дурак он, дурак!
Больше того: я не рассказывала ему о своей жизни. Мне было стыдно признаваться, что я работаю в системе советской торговли, особенно после того, что случилось со мной и что я узнала о ее изнанке. Поэтому я для него придумала свою ложную жизнь – никогда не представляла, что способна на такое буйное вранье. Работаю в довольно скучном оборонном НИИ, мэнээсом. Тема у меня: изучать здоровье и тестировать тех, кто по роду деятельности подвержен постоянным стрессам: моряков, подводников, авиадиспетчеров, летчиков… Пульс им меряем, давление, внимание изучаем, память… Бог его знает, откуда я взяла всю эту ерунду – из «Комсомолки», кажется, – но прошла она у Ивана на ура. Впрочем, особенно я о своей «работе» не распространялась, только объяснила, почему мне на службу не дозвониться («мы все время с испытуемыми, телефона в комнате нет, да и неудобно отвлекаться»). И встречать меня после работы тоже не надо, потому что институт находится в Химках, и нас отвозят на служебном автобусе прямо на станцию.
И он, мой милый лопушок, всему верил. Я и без того была старше его почти на два года. Когда тебе двадцать, это разница существенная. Девушки вообще взрослеют раньше, а теперь уж мне казалось, что я мудрее его на лет десять. Дитя он еще, румяное, розовощекое, по сравнению со мной.
И все-таки я его любила. В ту пору было кино, называлось: «Умный, честный, неженатый». Вот и он таким был: умным и честным. Ну, и неженатым, конечно. И на душе теплело, когда я видела его, – как он шел ко мне, весь лучась и улыбаясь. И мне было лучше с ним, чем без него. Я хотела за него замуж.
И я загадала: вот закончится моя тайная операция, уволюсь с победой из универмага и соглашусь стать его женой. Тем более что он, несмотря ни на что, звал меня замуж.
* * *
Довольно часто я чувствовала себя Штирлицем в глубоком тылу врага. Для того чтобы меня никто не заподозрил, мне тоже приходилось маскироваться. И, как разведчику, выполнять порой бесчестные или преступные задания. Я в качестве товароведа и липовые акты об инвен-таризации подписывала, и товар по левым накладным принимала… (И каждый подобный случай в своей тетрадочке тщательно фиксировала.)
Но любому Штирлицу нужна связь с Большой землей. С Центром. С силами добра. С нашими.
И еще разведчику нужны сообщники. И помощники. Радистка Кэт, профессор Плейшнер, пастор Шлаг.
Товарища по «большой игре» мне вскоре довелось найти. То была Рита, такая же, как я, товаровед, на два года старше – она работала в обувной секции.
Мы познакомились с Риткой в том самом СМС – главой которого меня комсомольское бюро (наверно, по наводке директора) все-таки сделало. Так что мне пришлось нарыть в отделе кадров тех, кто моложе тридцати и окончил вузы или техникумы, а потом обойти всех и согнать на заседание. Чем должен заниматься этот мертворожденный совет молодых специалистов – никто и понятия не имел. Притащила я всех, кого смогла, на первое собрание, вымучили мы план мероприятий – а дальше, я понадеялась, поручение, может, само собой рассосется…
А после первой совещаловки выяснилось, что нам с Риткой по пути. И мы отправились вместе к троллейбусной остановке.
Новая моя подружка оказалась циничной, веселой, грубой, гулящей. Вот уж кто не испытал бы никаких переживаний, предложи ей директор стать его наложницей! Да она б, наверно, за одну «анжелику» согласилась – о кооперативной квартире он бы и речи не успел завести. Впрочем, что я злословлю? Кто знает, как бы там было – однако на нее, судя по всему, Солнцев не запал. Возможно, потому что она была похожа на типичную работницу прилавка. Настоящая хабалка: прижимистая, беспардонная, шумная.
Хотя были в Маргарите и светлые стороны – я ж не Штирлиц или комсомольский лидер какой-нибудь, чтобы дружить с людьми только потому, что они нужные! Ум, быстрота реакции, веселое злословие – все это привлекло меня в моей новой товарке.
Пока мы неслись в весело поющем проводами троллейбусе к «Октябрьской», я уже знала о Ритке многое. Провинциалка из Ставрополья, она счастливо, после курортного романа в Ялте, выскочила замуж за москвича («…ну, или полумосквича, он в Люберцах проживает…»). Супруг старше на десять лет, уже кандидат наук и в вузе старший преподаватель («…Ох, как свекруха бесилась против меня, не хотела своего Сашеньку лимитчице, да еще торгашке, отдавать; только вот ей шиш по всей морде, ночная кукушка дневную всегда перекукует…»). Мужа Рита уважала, боготворила даже – что не мешало ей иметь скорострельные романы на стороне («Для здоровья и освежения чувств, а то Санька слишком много о своих интегралах думает»).
Потом мы еще пару раз ездили вместе: вдвоем не так страшно и скучно вечером в троллейбусе. Однажды зашли на «Октябрьской» в «Шоколадницу» знаменитых блинчиков поесть, и бутылку шампанского заодно распили – а потом Ритка меня к себе в Люберцы потащила: «Не попрешься же ты в свой З*** в двенадцать ночи, а моего Санька, дурачка, все равно нет: со студентами на картошку угнали».
С такими темпами дружеского сближения через месяц я уже знала о Ритке если не все, то очень даже многое. В том числе что она люто ненавидит свою завсекцией, старую грымзу нацменку Луизу. И мечтает свалить ее – даже, может, посадить – и занять ее место. Она, моя новая подруга, оказывается, тоже собирает на руководительницу компромат, тщательно фиксируя все ее махинации и аферы.
А они там, в обувном, еще покруче разворачивались, чем мы со своими пыжиками и кроликами. Туфли и сапоги – больший дефицит, чем головные уборы. Да и сколько тех шапок человеку надо? Вон, мой батя, алкаш, одного несчастного бобика всю жизнь таскал – покуда этот кемпель на его же поминках кто-то из соседей не скоммуниздил. А сапоги современной москвичке нужны как минимум раз в три года, потому что мода меняется. Кто сейчас, в восемьдесят первом, сапоги-чулки таскать будет? А ведь совсем еще недавно за ними душились. И потом: сапоги, конечно, требуются не «скороходовские», а итальянские, на худой конец, югославские. А еще нужны туфли осенне-весенние, да хорошо бы две пары, и туфли летние, и босоножки, и (ну, это уж совсем из области фантастики!) сланцы. А кроссовки? Они тоже, конечно, необходимы передовой девушке…
