– Пусти, скотина! – прохрипела я и вцепилась ногтями ему в руку.
– Эй, гражданин! – крикнула со своего поста разгневанная его хамством проводница. – Ну-ка, прекрати немедленно, а то я щас милицию вызову!
Мой любовник – бывший, теперь уже бывший – разжал свою хватку. Я закашлялась и схватилась за горло.
– Убирайся! – с лицом, искаженным злобой, прошипел Кирилл.
– Верни мне деньги. Хотя бы мою долю.
– Пошла вон!
– В милицию захотел? А ведь там обыщут. И «зеленые» найдут. Хочешь стать неоднократно судимым по валютной статье?
– Сидеть мы будем в соседних камерах, ты ж понимаешь.
– А хотя бы и так. Я свою программу выполнила. За себя отомстила. Думаешь, это ты меня обманул? Это я тебя использовала.
Мы разговаривали полушепотом, максимально отодвинувшись от проводницы.
До отправления поезда оставалось пять минут.
Поток пассажиров, следующих мимо нас, иссяк. Проводница на минуту отвернулась, не желая совсем уж настойчиво приглядываться к нам (при том, что ушки ее, пытаясь расслышать наш диалог, отросли до невообразимых размеров). Воспользовавшись тем, что никто нас не видит, мой подельник полез во внутренний карман пиджака, быстро достал оттуда пистолет и спрятал его в кармане дубленки. Туда же засунул свою правую руку.
– Что, хочешь убить меня? – усмехнулась я.
– Ей-богу, если что – выстрелю. Лучше уйди от греха.
– Глупо.
– Может быть. Не знаю. Убирайся.
– Верни мне деньги.
Кирилл дышал тяжело, глазки его бегали, на лбу блестели бисеринки пота.
– Хрен тебе, а не деньги!
Я крикнула, обращаясь к проводнице:
– Девушка! Пожалуйста! Вызовите милицию! Этот гражданин украл у меня деньги.
Монументальная железнодорожница внимательнейшим образом рассмотрела нас обоих. Потом обратилась к Кириллу:
– Она правду говорит?
– Черт с тобой! – прошипел мой подельник, потом закричал проводнице: – Это недоразумение! Сейчас мы все уладим!
Слабоват он все-таки оказался против меня! Он прошептал мне:
– Я отдам тебе все рубли, как ты просила.
Залез во внутренний карман и протянул мне сверток.
– Сколько там?
– Пять тысяч.
Я не стала проверять. Вряд ли бы он специально изготовил куклу – для чего? Я сунула сверток в сумочку и крикнула проводнице:
– Порядок! Он мне все отдал! – А потом высказала-таки своему бывшему компаньону все, что я о нем думаю: – Ты предатель и дурак. Хочешь быть один? Беги. Я счастлива, что меня не будет с тобой. И, знаешь, почему? Тебя поймают.
– Если ты, стерва, сдашь меня, я не знаю, что с тобой сделаю!.. – прошипел он шепотом.
– Да кому ж ты нужен. И как я могу тебя сдать, если даже не знаю твоего проводника и каким путем вы пойдете?
Проводница внимательно глянула на нас и крикнула:
– Граждане, вы заходите? Мы отправляемся через минуту!
– Беги, предатель. Маменькин сынок!
Он хотел сказать что-то, но не сказал и пошел к вагону, стараясь не выпускать меня из виду и держа руку в правом кармане дубленки. Его лоб и нос блестели от пота, который лил с него буквально градом.
Проводница с интересом проводила его взглядом: высокий, молодой, красивый, в модном прикиде, богатый. Да уж, Кирилл быстро утешится – хотя я была почему-то абсолютно уверена, недолго ему оставалось гулять на свободе.
А мне, разумеется, было горько оттого, что он обманул меня. Однако одновременно я вдруг испытала удивительное облегчение. Небывалую легкость – какой я не чувствовала с того момента, как освободилась с «химии». Отчего? – спросила я себя. И, следуя по перрону к метро, сама же себе ответила: оттого, что Кирилла больше не будет в моей жизни. Что мне не придется отныне делить с ним кров, постель и еду. И обтяпывать темные делишки.
И еще я чувствовала, как отлегло от сердца – потому, что не надо ехать в Ленинград, а главное, пытаться нелегально переходить границу. Я поняла, что с самого начала не верила в эту авантюру и пошла на нее только потому, что меня убедил Кирилл. Я уверена (и в глубине души, оказывается, всегда была уверена), что ничем хорошим эта затея не кончится. Советский Союз – такая большая и хорошо охраняемая страна, что для того, чтобы скрыться, нужно ни в коем случае не бежать на Запад – а, напротив, на Восток. Я почти не сомневалась, что Кирилла возьмут где-нибудь там, в чухонских лесах. И если б я была с ним – взяли б и меня. А это преступление почище всех прочих будет – измена родине, вплоть до расстрела.
Я перешла на Ярославский вокзал и стала изучать вывешенное прямо на улице расписание. Вот, Восток – другое дело! Тюмень. Чита. Красноярск. Архангельск. Вот в каком направлении надо сваливать, чтобы по-настоящему спрятаться!
У меня, считай, нет документов? Не беда. Я еще очень молода и хороша собой. Меня разыскивает милиция? (А она меня разыскивает – если я не ошиблась в том мужике, что сегодня входил в наш двор. Или будет разыскивать после того, как возьмут Кирилла.) Ну и что? В нашей необъятной стране, занимающей одну шестую часть суши, полно мест, где вообще нет никакой милиции…
…И уже через сорок минут я сидела на нижней полке купейного вагона в поезде, который уносил меня на Восток. Я проверила в туалете сверток, что дал мне на перроне мой предатель-подельник: ровно пять тысяч рублей, хорошая сумма, надолго хватит.
Сердце мое было открыто для новой жизни, для новых встреч и побед. Лишь одно меня язвило и мучило: нет, не предательство Кирилла. Относительно его – ничего, кроме счастья оттого, что мы больше не увидимся, я не испытывала.
Нет, я вдруг подумала о другом. Почему милиция так быстро вышла на наше убежище на улице Герцена?
Ведь никто не знал, что мы там скрываемся.
Никто – кроме Ванечки Гурьева.
И человек с породистым лицом ищейки пожаловал в наш дом и осматривал машину после того, как он, Ваня, побывал у меня в гостях.
Неужели меня предал и он? Мой самый любимый, чистый и романтичный? Не может быть! А с другой стороны – кто, кроме него? Вот эта мысль – о предательстве Ивана – и язвила меня больше всего.
В окне вагона я разглядела собственное отражение, а если прислониться лбом к стеклу, можно было увидеть необозримые снежные просторы и, кое-где, редкие-редкие огоньки.
Наши дни
Полковник милиции в отставке
Павел Савельевич Аристов
Свои заметки, теперь переделанные в мемуары, я в основном написал тогда же, по горячим следам, в январе восемьдесят четвертого, а теперь просто отредактировал. Но что же случилось дальше? Чем закончить мне свою печальную повесть? (Печальную оттого, что я, хоть и установил преступников, однако не арестовал их.)
