После войны с Людовиком был замечен и оценен военный талант Вукашина Мрнявчевича, ставшего теперь частым гостем при дворе государя. Все большее и большее влияние имел он на царя. Это не нравилось не только старым великашам, возвысившимся еще при Душане, как, например, севастократору Деяну, князю Воиславу (ему особенно), чельнику Мусе, но и молодым, честолюбивым, набиравшим силу великашам — братьям Балшичам и любимцу и свадебному крестнику Душана Лазарю Хребеляновичу, молодому логофету Сербского царства. Однако Вукашин сумел найти подход к Урошу и заставить его делать так, как это хотелось великашу.
Летом 1360 года Урош отпустил бесплодную жену свою, дочь князя Воислава, и женился на дочери валашского воеводы Брайко Бассараба. Свадебным кумом был провозглашен Вукашин. После этого началось подлинное возвышение старшего сына Мрнявы. Прежде всего, Вукашин попытался прекратить никому, кроме князя Воислава, ненужную войну с Дубровником, наносившую обеим сторонам большие финансовые и экономические убытки. Особенно страдали от этого блокированные с моря которцы. Они же первыми и предложили мир. Но на них особенно были злы дубровчане, считавшие, что именно которцы злонамеренно подстрекают князя Воислава. Не видя от Котора никакой угрозы, дубровчане прежде всего искали мира с Воиновичем. Община Дубровника для этой цели использовала и прибывшее в город 29 июля 1361 года посланство сербского царя. В Дубровнике посол Уроша был встречен со всеми почестями и ему оказан высочайший прием. Еще бы — ведь послом был Марко, старший сын нового царского фаворита Вукашина. И хотя тогда Марко удалось добиться лишь того, что призренские купцы, заточенные в темницы в начале военных действий, были отпущены домой (разумеется, без своих товаров), поиски мира продолжались. Посредниками в этом деле выступили боснийский жупан Санко Милтенович, а затем и сам бан Твртко. И уже в ноябре Вече избранных постановило разрешить въезд в город «всем торговцам из Сербии, кроме людей Воислава и Котора».
Окончательное согласие сторон было заключено в Оногоште (современный Никшич) в период с 11 июля по 15 августа 1362 года, после чего Урош в присутствии сербской властелы и дубровницких послов Николы Соркочевича и Дживы Николы Гундулича подписал мирный договор. И сказал при этом Урош: «Дубровчане испугались моего царства и поссорились с братом моего царства князем Воиславом и с городом моего царства Котором… И помирил я их с братом царства моего с князем Воиславом и с градом царства моего Котором…»
Это была вторая крупная победа чельника Вукашина Мрнявчевича. Зенит его славы был не за горами.
17
Время проносилось так же быстро, как горный ручей, стекающий с Шар-Планинских гор и превращающийся затем в мощный всесокрушающий поток, несущий свои воды к красивому и могучему Вардару. Таким этот поток выглядел отсюда, с холмистого горного плато, покрытого сочным разнотравьем и окруженного с трех сторон лесами, а с четвертой — отрогами невысоких, но красивых гор. По плато разбрелись овцы и козы, набивая свои желудки витаминами, которых так не будет хватать в сухой, почти бесснежный, но и бестравный зимний период.
Шестилетний Иван стоял на краю плато, перед пропастью, в которой гулко звенел водный поток, и смотрел, как вдалеке, над вершиной горы, парил, расправив огромные крылья, орел, выискивая себе на земле какую-нибудь жертву. Вот он на миг застыл, закрыв своим большим телом солнечный диск, а затем, сложив крылья, камнем рухнул вниз, и Иван уже знал, что орел не промахнется, что хищный крючок его клюва и острые когти вонзятся точно в тело выбранной им жертвы. Таковы законы природы: слабый всегда становится жертвой сильного.
Джюра незаметно подкрался к брату, но в самый последний миг передумал его пугать. Он положил ему ладонь на плечо и тихо спросил:
— Увидел чего?
— Орел… там, над горой, парил орел, а потом камнем вниз.
Иван повернулся лицом к Джюре и задумчиво произнес, ни к кому не обращаясь:
— Ведь это какая смелость нужна, чтобы вот так, с такой высоты, сложив крылья, рухнуть на землю.
— Нет здесь никакой смелости, — возразил Джюра. — Он ведь не на землю падает, а на спину своей жертвы. А со спины нападают только трусы.
Братья замолчали, и было слышно, как позади и глубоко внизу громыхает поток, а впереди весело перекрикиваются мальчишки, такие же, как и они, пастушки, да сыто блеют овцы с козами. Джюра с Иваном росли дружно и весело, были одинаково сильными и умными мальчуганами, и это еще больше их сближало. Они с одинаковым удовольствием помогали отцу обрабатывать поле, а матери вести домашнее хозяйство. А родителям одним справляться становилось все труднее: силы ведь с годами не прибавлялось, а семья росла, как росло и горе утраты близких. Еще двое младенцев умерло у Златана и Милицы, не дожив и до полугода, да и маленькая, полуторагодовалая Славкица не раз уже находилась на грани смерти, и только травы, собранные и заваренные бабкой Радославой, да ее наговоры помогали выходить девочку. Значит, братьям нужно было еще со Славкицей нянчиться. Редко выпадали такие минуты, когда они могли, вот как сегодня, подняться со своими сверстниками-друзьями на плато, чтобы не только овец выпасти, но и самим вволю насладиться свободой, набегаться, надышаться, отдаться такой простой и неприхотливой мальчишеской радости.
Вдруг запела, переливаясь неповторимой трелью, пастушеская свирель. Братья переглянулись. Это играл Милко, пятнадцатилетний влах-пастух, который иногда любил сюда тайком от взрослых забираться, любил возиться с мальчишками и очень любил играть на свирели. Тогда, казалось, даже соловьи замолкали, чтобы, затаив дыхание и прикрыв в восторге глаза, вслушиваться в волшебные, чарующие звуки. Братья, как и все мальчишки, с удовольствием слушали Милкову музыку и, когда он начинал играть, прекращали всякие игры и окружали юношу тесным кольцом, не сводя любопытных и зачарованных глаз.
На этот раз братья подошли одними из последних: уж слишком далеко они забрались — на самый край плато. Но насладиться музыкой в этот день не довелось никому. Едва мальчишки сбились в круг, окружив Милко, как обе овчарки, помогавшие им пасти овец, вскочили и, повернувшись мордами к лесу, зло зарычали и залаяли, разрывая когтями землю. Овцы, сбившись в кучу, кинулись опрометью прочь, жалобно и испуганно блея. Пастушки встали. Сомнений быть не могло — приближалась стая волков. Схватив каждый свою длинную палку, мальчишки с криками и свистом бесстрашно бросились им наперерез. Только большая нужда заставила волков вот так открыто выйти из леса. Овчарки бросились за мальчишками и уже через несколько минут, опередив их, наскочили на двух первых, самых матерых, видавших виды волков. Началась схватка. По двое, по трое хищников набрасывалось на каждого пса, и туго бы им пришлось, если бы вовремя не подоспели пастушки. Первым был влах Милко. От природы сильный, хотя и невысокого роста, Милко уже первым ударом своей тяжелой палицы раскроил череп небольшого годовалого волка. Тот только и успел жалобно взвыть. Но волки вовсе не для того вышли из лесу, чтобы сражаться с собаками да нападать на мальчишек. Некоторые из них сразу ринулись за своей главной добычей — овцами, ловко обманув преследовавших их пастушков. И вот уже два матерых хищника устремились к лесу, взвалив на себя туши зарезанных ими животных. Большего, однако, волкам добиться не удалось. Трое из них навсегда остались лежать на просторном разнотравье. Этими потом, когда мальчишки угонят стадо домой, попотчуются вороны, которые уже и сейчас кружатся в синем бездонном небе, своими каркающими довольными голосами обсуждая подробности схватки. Остальные волки ушли назад, в лес. Пора было возвращаться домой и мальчишкам. Они попрощались с Милко и резкими звонкими окриками погнали вниз все еще взволнованное, взбудораженное стадо.
