Да, он, ее избранник, будет такой же умный, взрослый, стройный, ироничный и голубоглазый, как доцент. Только – свободный. Без жены, без детей. И – любящий ее, Веру.
И она выйдет за него замуж. И родит ему детей. Троих детей. У них будет своя квартира – в самом центре Москвы…
И еще – Вера сделает карьеру. Она станет большим начальником, у нее будет свой кабинет, персональный черный автомобиль с шофером…
И когда-нибудь она найдет того человека. Того, кто погубил ее родителей.
Она придет к нему. Ворвется в его дом вместе со своим мужем – в то время, когда тот менее всего ожидает увидеть ее. «Кто вы?» – недовольно спросит он. А Верин муж – красивый, сильный и бесстрашный человек – наставит на погубителя черный пистолет. А Вера спросит его: « Ты помнишь «Нахимов»? Помнишь тех мужчину и женщину? Помнишь, как ты утопил их?»
Тогда тот человек все поймет, упадет на колени и запросит о пощаде… Но Вера не станет слушать его жалкой мольбы, она отвернется и твердо скажет своему верному мужу: «Стреляй!..»
Эти полудетские мечтания – о мести и о карьере в Москве – были теми поплавками, что поддерживали Веру во время ее одинокой жизни.
…А пока, на зимних каникулах в Куйбышеве, Вероника решила разобраться с тем наследством, что осталось после гибели мамы и папы.
Речь не шла о чем-то материальном. После гибели родителей Вероника не получила ни единой копейки. Несмотря на то что и отец, и мама являлись весьма высокооплачиваемыми работниками – отец получал ежемесячно рублей четыреста, а мама около трехсот, – на их сберкнижках не осталось ни гроша. Наоборот, они сами были должниками КВП – кассы взаимопомощи – своего «ящика», долг составлял четыреста семьдесят рублей. Благородный местком согласился оказать родственникам погибших единовременную материальную помощь, чтобы погасить эту немалую сумму. К тому же заводской профсоюз организовал и оплатил похороны родителей, после чего дал понять Вере и булечке, что какой-либо иной финансовой подмоги ждать решительно не следует.
Не только денег, но и ровным счетом ничего солидно-вещественного после Веселовых-старших не осталось. Ничего, что можно было бы продать и тем обеспечить Верочке более-менее сносное житье в Москве: ни машины, ни дачи, ни драгоценностей. В доме имелся лишь не самый новый цветной телевизор «Рубин», старый холодильник «ЗИЛ» и югославская стенка. Да сама квартира – вот и все, что нажили за двадцать лет беспорочной службы на секретном авиазаводе Верочкины родители.
Правда, государство после их трагического путешествия компенсировало стоимость путевок, а также выделило по тысяче рублей за каждого погибшего. Тысячу – за папу. Тысячу – за маму. Эти деньги поступили на сберкнижку на Верино имя.
Две тысячи – солидная сумма, однако Вероника решила, как бы тяжело ей ни пришлось, не трогать оттуда ни копейки. На эти деньги она будущим летом (раньше, говорят, нельзя) поставит родителям памятник на их общей могиле. Самый лучший памятник, какой только можно заказать в Куйбышеве. Вера ничего, ни батона хлеба, не купит для себя за мамину и папину смерть. Это было решено и подписано.
С деньгами оказалось все просто, и Вера решила разобраться с иным, вещественным следом пребывания мамы и папы на этой земле.
На антресолях в их квартире лежало заботливо упакованное отцом туристское снаряжение: байдарка в двух брезентовых мешках, двуспальная палатка, два спальника… В родительской комнате в шкафу помещалась папина гитара. Там же имелись фотоаппарат и кинокамера, а также коробки с фотографиями и бобины с пленкой. Каждая коробка была подписана аккуратнейшим папиным почерком: «Большой Зеленчук, 1984 год»; «Катунь, 1983 год»… И так далее, по убывающей, вплоть до семьдесят второго года.
Верочкины родители были заядлыми туристами-водниками. Каждый отпуск делили на две части. Две недели проводили в заводском пансионате на берегу Волги (вместе с маленькой Вероникой). Две другие – в походе: вместе с друзьями сплавлялись на байдарках и катамаранах по самым порожистым, самым бурным рекам Северного Кавказа или Горного Алтая. Только в прошлом году они изменили себе: подарили поступившей в вуз Веронике круиз по Черному морю на «Нахимове»… Какая грустная гримаса судьбы: десятки раз сплавляться по ледяным порогам – а погибнуть в теплом, ласковом Черном море…
Итак, старая гитара, байдарка и кучи фотографий – вот и все наследство, что оставили дочери высокооплачиваемые советские специалисты: заместитель главного инженера оборонного завода Николай Дмитриевич Веселов и его супруга, старший технолог цеха Надежда Андреевна Веселова…
И еще – книги. Книги в доме занимали полный, до самого потолка, стеллаж. Собрания сочинений: и Жюль Верн, и Майн Рид, и Борис Лавренев, и Чехов, и Толстой, и Чернышевский, и даже Хемингуэй… Вера нашла собрание сочинений Достоевского. Решила назло доценту Полонскому прочесть «Братьев Карамазовых» – а заодно уж и «Идиота», и «Игрока». Пусть голубоглазый «преп» не задается со своими «слезинками»!..
Жаль, конечно, время терять на это прошловековое назидательное чтение. Вон сколько у папы всего интересного, нечитаного!.. Полка с собственноручно переплетенными романами, вырезанными из толстых журналов. Там уживались и «Альтист Данилов», и «Алмазный мой венец», и «Челюсти», и «Давай поженимся», и редчайшая редкость – Чейз… А в шкафу в родительской спальне, укрытые от нескромных взоров, лежали переплетенные ксерокопии «посевовского» издания «Мастера и Маргариты», ахматовского «Реквиема», солженицынских «В круге первом», «Ракового корпуса» и «Архипелага ГУЛАГ».
Папа водил дружбу со многими букинистами в городе, имел связи на книготорговой базе и в книжных магазинах. Переплачивал. Реставрировал старые книги в обмен на новый дефицит. Собирал макулатуру.
Теперь библиотеку – точнее, ее «официальную» часть – можно было, конечно, продать. И, наверное, выручить неплохие деньги. Но Вероника твердо решила этого не делать. Во-первых, в память о папе. И еще потому, что она мечтала: когда-нибудь она обязательно обзаведется в Москве семьей и огромной квартирой. И тогда перевезет книги туда. Чтобы ее дети – как она когда-то в своем детстве – рылись на полках, вдыхая вместе с ароматом типографской краски запах майн-ридовских прерий и жюль-верновских океанов…
Вероника обожала своих родителей, преклонялась перед ними и не смела осуждать их жизнь, но после их гибели решила: она всегда должна быть готова к тому, что на нее вдруг может свалиться беда. И когда у нее будут деньги – а они у нее будут! – она обязательно станет откладывать на черный день. Чтобы, если с нею что-то стрясется, ни ее саму, ни ее родных, – ни тем более ее детей! – трагедия не застала врасплох.
«У меня, – твердо решила для себя Вера, – всегда будет «загашник». Для того чтобы «благодарить» врачей, если я вдруг заболею. И платить адвокатам, когда меня вдруг в чем-то несправедливо обвинят. И, если я… Когда я… Словом, если меня вдруг внезапно не станет, чтобы хватило на жизнь моим детям… Чтобы они – хотя бы не голодали…»
