Официант принес вино и тарелку для салата, Полонский рассеянно поблагодарил его.
– Чем же тебе тот скандал пошел на пользу?
Вера во время этого разговора не переставала есть, и профессор понимал, что это не манерничанье: новая, повзрослевшая Вера, как видно, привыкла ценить свое время. И умела наслаждаться простыми радостями.
– Я почувствовал себя свободным, – пожал плечами Полонский. – Понимаешь: сво-бод-ным. Где хочу, там живу. Куда хочу, туда иду. Никому не докладываю. Ни перед кем не отчитываюсь… Все – другое! И жизнь – другая, и работа!.. Так что ты с этим твоим диким студентом – ну, драчуном тем, – большие умницы. Увели меня из двух тюрем сразу. Одним, извини за каламбур, ударом!
– Ты вправду на меня не сердишься? – чуть кокетливо спросила Вера.
– Конечно, нет! – искренне воскликнул профессор. – У меня у самого смелости бы не хватило: вот так все взять и разом оборвать… А я только когда занялся реальным делом, понял: какая же это туфта – все, чем я раньше жил!.. Все эти съезды, пленумы, левая оппозиция, правая оппозиция…
– Ты так стремительно исчез… И никто не знал, где ты, чем занимаешься…
– А я никому и не рассказывал, – усмехнулся Полонский. – Тогда. Я пошел в помощники. Знаешь к кому?.. – Он выдержал паузу, отхлебнул вина: – К Борису Николаевичу.
– О?!
– Да! Он был тогда в опале – и я в опале. Друг другу мы подошли.
– И ты по-прежнему с ним? До сих пор? – с еле заметной иронией проговорила Вероника.
– Нет, от него я ушел. – Вера едва заметно снисходительно улыбнулась, и Полонский заторопился: – Нет-нет, я ушел от него не сейчас, когда он уже не президент… Давно. Еще в девяносто втором. Когда мы взяли власть и вокруг него, – профессор поморщился, – стало виться слишком много всяких, – он сделал неопределенный жест, – прихлебателей…
– И чем ты занят? Сейчас?
– Сначала ушел в науку. В настоящую. Защитил докторскую. По социологии… Сейчас читаю лекции в Плешке. Консультирую имиджмейкерскую контору. Издал две книжки. Жизнь интересна и многообразна!..
– Не женился? Снова?
– Бог миловал. А ты… Ты – замужем?
– Нет.
– А отец ребенка?..
– Он погиб. Давно. Еще в Афгане.
– Сочувствую.
– Не стоит. Это было давно. Я уже все пережила. Васечка его и не увидел ни разу.
Профессор отхлебнул из своего бокала. Глянул за стекло ресторана, где в московской осенней ночи горели огни реклам, проносились чисто вымытые автомобили и проходили красиво одетые люди. У него возникло ощущение: раньше, тринадцать лет назад, он играл в их дуэте первую скрипку – и никто из них даже на секунду не представлял, что может быть иначе. А теперь они с Вероникой, пожалуй, равноправны. Или даже… Или даже – она брала над ним верх.
Вера, насытившись, отодвинула тарелку. Ее немедленно убрал официант:
– Заменить вам на новую?
Она сделала отстраняющий жест.
– А помнишь, как ты приводил меня сюда? – после паузы вдруг задумчиво спросила Вера. – Когда здесь еще была «София»? Нам подавали баранью требуху прямо на сковороде… Печенка, желудок… Ох, какой вкуснятиной мне тогда это казалось…
Полонскому на секунду почудилось, что глаза Вероники повлажнели.
– Помнишь, как ты меня учил пользоваться ножом и вилкой? – продолжила она.
Полонский кивнул, хотя он такое количество девчушек обучал есть ножом и вилкой, что, убей бог, не мог вспомнить, как это было с Верой.
– А ведь я была тогда влюблена в тебя, Полонский… – глядя в сторону, проговорила Ника.
Профессор ничего не ответил. «Если она хочет начать все сначала, – промелькнула у него мысль, – я не буду против. Она теперь – достойная пара».
– Мне тоже было хорошо с тобой, – произнес Владислав Владимирович, бросая на Веронику (на всякий случай) свой самый лучезарный взгляд.
– Пойди положи себе салату, – сказала Вера. – А то без жены, наверно, голодный. А потом я тебе кое-что расскажу…
…Пока Полонский ел, Вера предавалась воспоминаниям. Она помнила, как они познакомились на экзамене по истории партии… И потом она встретила его в фойе ресторана «Узбекистан»… Как он умыкнул ее и вез в такси по холодным улицам Москвы… Она помнила, как они ездили вместе в Питер. Как шли по майскому Невскому и гуляли по солнечному Петродворцу. И как потом летом они прожили целый месяц вдвоем в его квартире… Для Полонского, как это часто случается с мужчинами, события тринадцатилетней давности остались в памяти только красками, чувствами, запахами. Он поражался ее памятливости на детали. Он с удивлением узнавал картины, что она рисовала перед ним: «А ведь верно!.. Все так и было… Как же я мог забыть?!»
Владислав Владимирович сидел, размягченный едой, вином, ярким ночным пейзажем за окном, красивой и умной женщиной рядом…
– А хочешь, – неожиданно спросила Вера, – я расскажу тебе, что было раньше? До нашей с тобой встречи? Я никогда и никому этого не рассказывала…
– Да-да, конечно, – рассеянно пробормотал профессор.
И она рассказала ему. Рассказала все. Все то, о чем она не говорила никому: ни подругам, ни Баргузинову, ни другим мужчинам. С трудом подбирая слова, делая частые паузы и беспомощно глядя в окно, она поведала Полонскому о трагической ночи на «Нахимове». О том, как погибли ее родители. И о том, что она намертво запомнила лицо человека, погубившего их. И что она искала его все прошедшие четырнадцать лет…
– И вот… – голос ее сорвался. – Я увидела его… В консерватории… В прошлое воскресенье… Извини… Дай мне, пожалуйста, платок…
Она отвернулась к окну, вытирая глаза.
– И ты, – воскликнул потрясенный профессор, – никогда никому не рассказывала об этом?!
Вероника молча, утыкаясь в платок, потрясла головой.
– Да как же ты жила с этим?! Одна?! Наедине со всем этим?!
Она растерянно пожала плечами, полуотвернувшись и пряча рот в платке.
– Официант! – крикнул Полонский. – Воды!
– «Перье», «Святой источник», «Эвиан»? – угодливо изогнулся подскочивший парень. – С газиками, без?..
– Любой, скорее!..
Не дожидаясь воды, Вероника убежала в туалетную комнату.
Возвратилась она не скоро. Пришла с сухими глазами, заново подкрашенная, прямая, строгая.
Села за столик и сказала, глядя прямо в лицо профессора:
– Полонский! Мне нужна твоя помощь.
Воскресенье, 8 октября
Пермяков любил похмелье.
Грамотно напиться – тоже отдых. Когда ты с вечера не мешаешь напитки, пьешь только качественный коньяк, мало куришь – по утрянке наступает блаженное, бездумное состояние. Ничего не болит. Тело кажется легким. В голове – ни мысли. Спокойствие необыкновенное.
