Что касается писем Азефа бывшей жене, в том числе того, в котором провокатор заявляет о своей готовности явиться на суд, — эсеры как будто не обращали на них внимания. Хотя Любовь Григорьевна уж это-то последнее письмо, вне всякого сомнения, довела до сведения ЦК.
Делала вид полиция.
2 июня 1910 года вице-директор Департамента полиции С. Виссарионов разослал начальникам губернских жандармских управлений и охранных отделений такую телеграмму:
«Департамент полиции, препровождая при сем фотографическую карточку известного Евно Азефа, предлагает Вам установить самое тщательное наблюдение в местности, вверенной Вашему надзору, за появлением названного лица, в случае обнаружения его взять его в неотступное наблюдение и телеграфировать Департаменту для получения дальнейших распоряжений»
[334].
К этому времени полицейские и административные деятели хотя бы друг перед другом перестали притворяться, что верят официальной версии. В 1910 году были напечатаны воспоминания Савинкова, где террористические подвиги Азефа тот расписал с подробностями, которые трудно было выдумать. В этом же году Ратаев написал «для служебного пользования», в форме личного дружеского письма к новому (с марта 1909 года) директору Департамента полиции Нилу Петровичу Зуеву свои воспоминания, под недвусмысленным названием «История предательства Евно Азефа». Но живой и разговорчивый Азеф был, скорее всего, никому не нужен. Если «правая рука» охранки в самом деле выправила паспорт на имя Александра Неймайера — «левая рука» об этом не знала.
Исчезновение Азефа более или менее устраивало всех. Нашелся лишь один человек, который был недоволен таким исходом, — Владимир Львович Бурцев.
Если прежде он апеллировал к революционерам, то теперь он обращался и к людям противоположного лагеря.
Он писал письмо за письмом. Он призывал Николая II и Столыпина найти и наказать Азефа, а оппозиционных думских депутатов — добиваться отставки Столыпина, лгавшего в ответ на «азефовский» запрос. Он объяснял великой княгине Елизавете Федоровне, что именно Азеф — убийца ее мужа. Он пытался действовать через близкого к царской семье публициста Владимира Мещерского и через великого князя Николая Михайловича.
Иногда он сообщал действительно важную информацию. Например, ему в руки попалось вот такое письмо в правление страхового общества «Россия»:
«Посылаю вам чек на 277 руб. 40 коп. и прошу эту сумму зачислить в уплату страховой премии по моему, Е. Ф. Азефа, заключенному у вас от 1 июня 1901 г. спешному страховому полису на сумму 6 тыс. рублей сроком на 20 лет. Находясь в данный момент в разъездах, не имею при себе полиса и не указываю поэтому его номера. Премия составляет в год 272 рубля. Посылаю вам несколько больше в счет оплаты пени за два месяца опоздания взноса, срок которого 1 июня… Квитанцию, и письмо, и остаток прошу выслать моему приятелю по адресу: Германия, Hen. J. Liptscenko; господин Липченко передаст мне ваше письмо»
[335].
Это была, видимо, та самая страховка, которую Азеф хотел подарить детям. Письмо Азеф послал Маклакову. Через Думу о нем узнала полиция и затеяла розыски этого Липченко. Выяснилось, что на эту фамилию был выписал один из паспортов, посланных Герасимовым Азефу в 1909 году, и что человека этого, Якова Липченко, одновременно разыскивает частный сыщик Гутман (по заданию эсеров?). На этом розыск остановился. Можно было бы сказать, что он остался без последствий, если бы не…
В одном из классических произведений русской литературы начала XX века — в романе Андрея Белого «Петербург» (1913) выведен провокатор Липпанченко. Сам Андрей Белый позднее утверждал, что это имя пришло ему в голову по чисто фонетической прихоти и он понятия не имел о том, что «в то самое время» Азеф пользовался, среди других, псевдонимом «Липченко» — «когда много лет спустя я это узнал, изумлению моему не было пределов». Возможны ли такие совпадения? Оставим вопрос открытым. Но несомненно, что письмо Бурцева Маклакову не было секретным документом. Разговоры, в которых в связи с делом Азефа фигурировала фамилия «Липченко», ходили, и вполне могли отпечататься — пусть даже помимо воли — во впечатлительном сознании писателя.
В августе 1912 года Бурцев получил письмо из немецкого курорта Ньюгейма от одного из читателей своего журнала. Сообщалось, что в одном из отелей этого города отдыхал человек, похожий на Азефа. Бурцев решил отправиться в Ньюгейм
[336].
Он уже понимал, что никто, кроме него, в сущности, не собирается доводить дело Азефа до какого-то логического конца. А он? Он мог требовать от революционеров или от российских властей, чтобы они нашли и судили Азефа, но сам он не был судьей. Как «Шерлок Холмс» он уже сделал свою работу. Теперь Азеф интересовал его как историка.
Это прекрасно понимали эсеры, к которым Бурцев, не имевший средств на поездку, обратился за помощью. Переговоры велись через Н. И. Ракитникова. Партия отказала: эсеры заявили, что «…не могут помогать никому, кто хочет завязать какие-либо сношения с Азефом. Относительно Азефа есть одно определенное решение: убить его».
Не дав денег, эсеры попросили у Бурцева адрес Азефа. Он показал Ракитникову письмо из Ньюгейма. «Вы действуйте, как хотите, я буду действовать, как сочту нужным». Опасался ли Бурцев, что эсеры убьют Азефа прежде, чем он успеет с ним поговорить? Вряд ли. Он не переоценивал сыщицкие способности бывших однопартийцев Азефа… как и их желание устраивать мокрое дело посреди Европы. В самом деле: Ракитников отправил в Германию своих людей, дав им адрес отеля, где жил информатор (но не его имя!) — но не того, где жил Азеф. Убийцы потыкались туда-сюда, ничего не нашли и вернулись в Париж. Что, видимо, и планировалось.
А Бурцев так и не смог выехать из-за безденежья.
И тогда он решился на довольно необычный поступок. Он написал на адрес отеля, на названное ему имя письмо. Он предполагал, что Азеф, если это Азеф, оставил в отеле свой постоянный адрес и письма на него пересылают.
