Наш герой был инженером, позитивистом, человеком дела. Правда, не чуждым философии. А Николай Юрьевич Татаров являлся литератором, знатоком и поклонником «нового искусства». Как и Каляев.
И родился Татаров в один год с Каляевым (1877) в одном городе — Варшаве, в семье греко-католического священника. И с Каляевым, и с Савинковым дружил с детства. Хорошо зная польский язык, он переводил польских писателей — Реймонта, Пшибышевского — и пользовался в качестве переводчика некоторой известностью.
Революционную деятельность Татаров начал в рядах Польской социалистической партии. Был арестован, объявил голодовку и держал ее 22 дня (а он был «пышущий здоровьем великан с рыжей шевелюрой», голодать ему было непросто). Сослан в Иркутск, там вступил в ПСР (ячейка эсеров была уже и в Иркутске!), организовал подпольную типографию…
Одновременно он бывал в доме генерал-губернатора Кутайсова — сына его он знал по прежней жизни. Кутайсов, в прошлом полицейский, был связан с Рачковским. Через него молодой человек и предложил свои услуги Департаменту полиции. Сделка состоялась, и 20 февраля Николай Юрьевич прибыл в столицу.
Вот удивительная вещь. Зачем Татаров пошел в революцию? Николаевский объясняет это так: «…Это давало возможность играть видную роль в той студенческой среде, в которой он вращался»
[159].
А голодовка?..
В конце концов, если так заскучал ты в Иркутске, — из царской ссылки нетрудно бежать. Ну, поймают… уж во всяком случае это безопаснее, чем сотрудничество с полицией против террористов.
Хотя будем справедливы: в истории русского революционного движения есть сюжеты не менее удивительные. Алданов вспоминает о террористе, который «…отсидел двадцать лет в крепости, а затем, выйдя на свободу, предложил свои услуги Департаменту полиции». Имеется в виду Николай Петрович Стародворский, один из убийц Судейкина. Впрочем, на самом деле всё было не так странно — сотрудничество Стародворского с полицией началось еще во время его заключения. Можно вспомнить и Клавдия Афанасьева, священника-кадета, который в 1-й Государственной думе произвел на всех сильное впечатление своей речью против смертных казней, а с 1907 года стал работать на полицию за скромные 100 рублей в месяц.
А Татаров… Будем считать, что на него оказали роковое влияние романы Пшибышевского, проникнутые вульгарно-ницшеанскими идеями. Может, он захотел по-декадентски испробовать всё — и действительно пережил немало острых ощущений… в оставшийся ему год жизни.
Итак, Герасимов заинтересовался Татаровым и решил взять его, как говорили сотрудники спецслужб более позднего времени, «в активную разработку». Татаров назвал несколько имен — в том числе имя Ивановской. О ней, члене БО, участвующей в подготовке важнейших терактов, ему рассказал его старый знакомый, член ЦК ПСР Тютчев. Не менее разговорчив был другой (иркутский) знакомый Татарова, оказавшийся одновременно с ним в Петербурге, — Григорий Михайлович Фридерсон. От него Татаров без труда узнал адрес «Паши». Оба, Тютчев и Фридерсон, были убеленные сединами, прошедшие огонь, воду и медные трубы народовольцы, а вели себя, как неосторожные юнцы. Неужто так действовала на людей обстановка Петербурга начала 1905 года? Сам Татаров сперва явно волновался, был не в себе от своей новой роли. По свидетельству М. Новомейского, за молодым человеком замечали в те дни «диковинную рассеянность»: то явится в гости с незастегнутой ширинкой, то еще что… Вскоре, впрочем, рыжеволосый великан успокоился и обрел прежнюю респектабельность. (А может быть, расстегнутые брюки были защитным ходом, отвлекающим внимание собеседника от слишком назойливых расспросов?)
За старой народоволкой начали следить и по ней вышли почти на всю группу.
Это было нетрудно: после гибели Швейцера петербургские боевики были совершенно деморализованы. Ивановская вспоминает об этом так:
«В большом деле — что на войне. Всякая операция, действие строго подчиняется ранее выработанному определенному плану, и взявшие на себя обязательство в точности должны выполнять намеченный план работы; часто даже не все резоны ясны для второстепенных работников, один руководитель знает их; а у нас так внезапно, неожиданно выбыл из строя дирижер»
[160].
Никто не знал, что делать: одни предлагали «ликвидировать дело», другие — ждать Савинкова или Азефа и продолжать пока наблюдения, третьи, самые горячие головы, «настаивали на как можно более быстром окончании с выслеженными уже Треповым и Булыгиным». «Самую, пожалуй, большую дезорганизацию внесло то, что начал прибывать из разных мест народ, предлагавший свои силы на активную борьбу».
Началась революция, и двери БО ломились от кандидатов в убийцы. Добровольцы являлись в самый неподходящий момент и к самым неподходящим людям — и невольно проваливали организацию. А Азеф был далеко.
Дело Азефа-террориста рушилось на глазах. А Азефа-осведомителя обошел удачливый конкурент. Трудно даже представить, насколько отлегло от сердца у властей после 17 марта. Через 12 лет были найдены расходные ведомости Петербургского охранного отделения. Оказалось, что за год работы (из которого вторые полгода он был охранке совершенно бесполезен, ибо попал у революционеров под подозрение) Татаров получил 16 100 рублей — в среднем 1300 рублей в месяц. Это было сопоставимо с жалованьем самих Трепова и Рачковского. И, считая все «премиальные», это в два раза превосходило жалованье Азефа. Не говоря уже обо всех остальных агентах охранки.
ВЕЛИКАЯ ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ВОЙНА
Сразу же скажем: победа, одержанная полицией, была пирровой.
Начались новые времена.
В 1902–1904 годах в России была одна подпольная террористическая организация. За три года она совершила три политических убийства — по одному в год: Сипягин, Богданович, Плеве. Терактов (считая неудачные попытки покушений) было не более десятка.
В 1905-м (в основном — после мартовского «Мукдена») эсерами было совершено 59 терактов. Убито более 200 человек, ранено — более 400. Из них лишь считаные занимали сколько-нибудь видный пост. В 1906 году (по уточненным данным) — 93, в 1907-м — 81. Всего 233 эпизода. Из них всего семь совершила центральная Боевая организация.
Антигосударственное насилие перестало быть монополией небольшой, хорошо отобранной и организованной группы. Оно расползалось, становилось стихийным. Это и называлось «первой русской революцией». Именно так осуществилась многолетняя мечта русских интеллигентов.
А ответом на террор революционный стал сначала террор черносотенный, потом — государственный.
Это была новая реальность. И прежнему Азефу в ней не находилось места.
Эсеры, униженные событиями января 1905 года, когда они (как и эсдеки) вынуждены были заключить соглашение с Гапоном и присоединиться к его демонстрации на его условиях, после Кровавого воскресенья уже сами возглавляли забастовочное движение кое-где в провинции — от Риги до Баку и от Пятигорска до Белостока. Рутенберг, только что официально вступивший в партию, пытался добиться от Савинкова и Швейцера помощи в организации восстания в Петербурге. Но террористы отмахнулись от него, решив, что силы столичных рабочих уже на исходе, — да и не хотелось им отвлекаться от своих дел, от выслеживания царских дядей.
