Ну а Николай Константинович Михайловский (1842–1904) был главным идеологом, если угодно, главным философом русского народничества. Упование на крестьянский общинный социализм сочеталось у него с культом героев, ведущих за собой толпу — в духе Томаса Карлейля.
По свидетельству эсера Андрея Александровича Аргунова, в 1899 году в Москве Азеф «на одном из журфиксов… взволнованным голосом» защищал Михайловского, «…упирая в особенности на теорию „Борьбы за индивидуальность“. Речь продолжалась довольно долго и произвела на окружающих довольно сильное впечатление своей искренностью и знанием предмета».
«Борьба за индивидуальность» (1875) Михайловского — достаточно серьезный и оригинальный философский и социологический труд. Социум предстает под пером Михайловского сложной структурой, состоящей из разновеликих, стремящихся к самопроявлению индивидуальностей. «Органическое» развитие общества ведет к подавлению индивидуальности. «Как и всякое целое, общество тем совершеннее, чем однороднее, проще, зависимее его части, его члены». Для Михайловского эта ситуация трагична. Вероятно, в революции он разумел возможность ухода от «органического» пути развития, специализирующего и уплощающего человека.
Может быть, и стоит подумать, как соотносится все это с личностью и судьбой Азефа. С его несколькими личностями и одной судьбой.
Но, конечно, Азеф являлся не теоретиком, а практиком. К политической партийной казуистике он всегда был более или менее равнодушен. О «теоретической малообразованности» вождя эсеровских боевиков говорила в показаниях комиссии по его делу его жена, Любовь Григорьевна, урожденная Менкина. «Он нигде не мог двух слов связать как следует». На каком-то собрании в Дармштадте читал свой реферат — Менкиной-Азеф «стыдно было слушать». Но очень скоро от участия в теоретических спорах он вовсе отошел.
Современная художественная литература?
Дешевые романы? Нет, все-таки наверняка что-то еще.
Диккенс? Шпильгаген? Тургенев? Толстой? Достоевский?
Азеф, читающий Достоевского? Что-то в этом есть.
Стихи? Азеф и стихи?
А почему нет?
Дни его юности — дни славы Семена Яковлевича Надсона, чахоточного красавца. В мелодраматическом слоге, который порой позволял себе Азеф, отразился общий язык эпохи, когда он созревал. Язык, средоточием и символом которого стали самые знаменитые из плохих русских стихов:
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душой,
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей,
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь —
Верь, настанет пора и погибнет Ваал
И вернется на землю любовь!
Нет, это Азеф, пожалуй, читал. И обливался над этим слезами. Он был вообще слаб на слезы.
И, конечно, читал — в немалом количестве — популярную техническую литературу. Это была эпоха грандиозных, переворачивавших всю жизнь изобретений. В 1876 году Александр Белл получил патент на изобретение телефона, а десять лет спустя телефоны появились уже даже в Ростове-на-Дону. В конце 1870-х Джозеф Уилсон Суон, Александр Лодыгин, Павел Яблочков создают экспериментальные модели лампы накаливания — пока в 1880 году Эдисон не предлагает вариант, имеющий коммерческую перспективу. В 1885 году в Царском Селе строится первая в России электростанция: электрические лампочки появляются в Александровском дворце. В 1880 году инженер Пироцкий демонстрирует в Петербурге рельсовые повозки на электрической тяге. Год спустя трамвай начинает регулярно ходить в Берлине (а Петербургу приходится ждать аж до 1907 года: к тому времени трамваи ходили не в одном десятке российских провинциальных городов). Наконец, в 1888 году Генрих Герц доказал существование электромагнитных волн, создав первые радиопередатчик и радиоприемник (которые его последователи, в том числе Попов и Маркони, лишь усовершенствовали).
Это все относится только к электричеству, с которым связана профессиональная работа Азефа-инженера. А ведь были еще и воздухоплавание, и первые автомобили, и фотография!
АЗЕФ, МОЛОДОЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР
Азеф готовится к технической карьере. Но интересуется и политикой. В начале 1890-х годов он входит в подпольный кружок, имена участников которого известны из полицейских источников: Дмитрий Фридман, Василий Алабашев, Острогулов, Равель. С этого кружка начинается путь Азефа-революционера.
Что это мог быть за кружок?
К середине 1880-х «Народная воля» была практически разгромлена. За 1 марта 1881 года (и казнью главных вождей террора, Желябова и Перовской, и главного технического специалиста, Кибальчича) последовала странная история Судейкина и Дегаева, отчасти рифмующаяся с азефовской эпопеей.
Подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин, блестящий сыщик, напористый вербовщик и изощренный провокатор (в прямом, словарном смысле слова), был назначен в 1882 году на специально для него созданную должность инспектора секретной полиции. В числе десятков завербованных им людей был член «Народной воли» Сергей Петрович Дегаев, за несколько месяцев выдавший все руководство организации (то, что от него оставалось) и по существу ставший во главе ее. По убедительным свидетельствам, исходящим из разных источников, Судейкин не собирался ликвидировать террористическое подполье сразу. У него был хитрый, подробно продуманный план, включавший, между прочим, устранение руками подконтрольных террористов министра внутренних дел Д. А. Толстого. Дегаев должен был расчистить своему патрону дорогу к власти, к исключительному положению у трона. Но в какой-то момент он был разоблачен товарищами-народовольцами. Ему дали возможность «искупить вину». Самолично, вместе с двумя товарищами, он убил Судейкина, а после бежал в Америку, где стал (под именем Александр Пелл) довольно крупным математиком. Из этой истории и полиция, и революционное движение вышли деморализованными. Однако потери и без того обескровленной «Народной воли» были больше
[10].
Окончательный удар был нанесен директором Департамента государственной полиции Вячеславом Константиновичем Плеве, арестовавшим в 1884 году последнего лидера народовольцев Германа Лопатина с полным списком участников организации в руках.
На смену террористической сети пришли изолированные кружки. Идеи террористов оказались живучими. Более того, их имена, имена мучеников, были окружены ореолом в глазах пылких юношей и девушек. Одни молодые люди, как Александр Ульянов и его друзья, по-дилетантски планировали новые теракты. Другие ограничивались свободолюбивыми разговорами. Наряду с народническим возникало мало-помалу марксистское подполье — начиная со знаменитой группы «Освобождение труда» (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод — именно в такой последовательности запоминали их имена советские студенты; непристойный, но действенный мнемонический фокус). Потом был кружок Бруснева. Марксисты и народники начинали постепенно соперничать и спорить друг с другом.
