Накануне о готовящемся покушении (но не о его месте и времени) стало известно Герасимову, и он предупредил Столыпина и Лауница. Премьер решил до выяснения обстановки не покидать Зимнего дворца, а градоначальник только брезгливо поморщился: «Меня защитят русские люди!»
Неуместная смелость Лауница объяснялась его политическим антагонизмом с Герасимовым и Столыпиным. Лауниц был бешеным, свирепым, непримиримым черносотенцем. Достаточно сказать, что он выплатил личную премию «террористам справа» — убийцам кадета М. Я. Герценштейна. Герасимов и Столыпин, чьей подлинной опорой и единомышленниками являлись октябристы, вынуждены были терпеть черносотенцев как навязанных царем полусоюзников, но в душе ненавидели и презирали их, особенно их правое крыло, «дубровинцев». О степени этого презрения хорошо говорит следующий колоритный эпизод из воспоминаний Герасимова. Однажды вожди правого, внепарламентского крыла Союза русского народа, Дубровин и иеромонах Илиодор, попросили Герасимова обеспечить размещение в Петербурге делегации «истинно русских людей» из Поволжья.
«Я отвел для них несколько свободных камер при Охранном отделении и за счет отделения кормил их. Помню, мне было жалко отпустить им рацион в размере, обычно отпускаемом арестованным: для последних брали обед в ресторане по 1 рублю на человека; для членов этой делегации я ассигновал по 30 копеек на харчи»
[226].
Естественно, это отношение было взаимным. Истинно русский человек фон дер Лауниц брезговал пользоваться охраной гнилых либералов и жидовских прихвостней и внимать их предупреждениям. И поплатился.
Сулятицкий и Кудрявцев в смокингах явились на освящение больницы. Сулятицкий, видя, что его «объекта» нет на месте, сразу ретировался, а Кудрявцев со всеми отстоял молебен и, когда публика двинулась в банкетную залу, на лестнице тремя выстрелами убил Лауница, а потом застрелился.
Экспериментальная медицина пришла на помощь полиции. Голову террориста заспиртовали и выставили на опознание. Тщетно. Его имя стало известно департаменту уже позже, от Азефа.
А что же Азеф? Он как раз из Мюнхена отправился к теплому морю. Герасимов спешно связался со своим агентом, и он дал «наводку». Очень простую — адрес «Отеля туристов».
Дальше все было просто.
В отель не пускали посторонних: говорили, что все номера заняты. Но однажды поздним вечером в конце января в ворота отеля постучались заблудившиеся лыжники, трогательная юная парочка, и попросились переночевать. Швейцар доложил Зильбербергу — и тот сжалился над юношей и девушкой. За завтраком они рассказывали смешные истории из студенческой жизни (он — про Петербургский университет, она — про Бестужевские курсы); потом оказалось, что оба прекрасно играют на гитаре, поют, танцуют. Парочка внесла оживление в суровые будни революционеров. Вместо одной ночи «студент и курсистка» (лучшие из агентов Герасимова), к общему удовольствию, остались в отеле на три дня, успев не только запомнить приметы всех постояльцев, но и завербовать швейцара и горничную.
По указанным приметам на Финляндском вокзале в Петербурге через несколько дней были арестованы два человека. Развеселые агенты и завербованные служители отеля опознали их.
Это были Зильберберг и Сулятицкий.
Швейцар и горничная опознали и голову Кудрявцева — да, этот человек тоже жил в отеле. Это было достаточной уликой.
20 июля Зильберберг и Сулятицкий были по приговору военного суда (уже не «военно-полевого» — с созывом 2-й Государственной думы временный указ о «пятерках» утратил силу) повешены под названными суду именами — Тройский и Штифарь. Герасимов к тому времени давно уже знал их настоящие имена от Азефа, но это была оперативная информация, не подлежащая разглашению.
Так наш герой перешел роковую черту — в третий раз в своей жизни.
В 1893 году он стал агентом полиции. В 1903-м — террористом. А в 1907 году выданные им люди были — впервые за все время! — казнены.
Не какие-то случайные люди, не «штатские», не «вольные стрелки». Не отвязные душегубы-максималисты. Нет, это были «птенцы гнезда Азефова», им принятые в Боевую организацию, им обученные и воспитанные. Верящие в него, преданные ему.
Зильберберг в ожидании суда и казни занимался математикой. Написанную им работу он попросил передать в университет или Академию наук — как когда-то Кибальчич. Его просьба, как и просьба Кибальчича, не была исполнена. В тюремном дворе собирал травки, засушивал, перед смертью послал этот гербарий жене — в память о себе.
Ему было 27 лет. Сулятицкому — 22.
КРЫЛЬЯ АЗЕФА
А теперь вернемся к нашему герою.
Чем же занимался он в своем итальянском уединении, кроме игры в рулетку, лечения водами, бесед с Верой Фигнер и переписки с разными знакомыми: другом Савинковым, компаньоном Чайковским и шефом Герасимовым?
Уже в цитировавшемся выше письме Чайковскому от 11 декабря из Мюнхена Азеф сообщает, что «познакомился с обоими» рекомендованными им людьми, что один из них, «техник» — «по способностям человек незаурядный».
«Безусловно, дело серьезное и может быть реализовано, хотя я не входил еще в самое изобретение, так как решил прежде познакомиться с литературой предмета и теорией вообще…»
[227]
Что же это за предмет — и что за техник?
История, довольно подробно освещенная в письмах и мемуарах, — а все равно загадочная.
В начале января Азеф приехал из Аляссио в Болье к Савинкову и радостно сообщил, что «вопрос о терроре решен».
«И он рассказал мне следующее:
Некто Сергей Иванович Бухало, уже известный своими изобретениями в минном и артиллерийском деле, работает в течение 10 лет над проектом воздухоплавательного аппарата, который ничего общего с существующими типами аэропланов не имеет, и решает задачу воздухоплавания радикально: он подымается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, подымает значительный груз и движется с максимальной скоростью 140 километров в час. Бухало по убеждениям скорее анархист, но он готов отдать свое изобретение всякой террористической организации, которая поставит себе целью цареубийство»
[228].
По письмам все выходит несколько иначе. Бухало предложил свои услуги Чайковскому и через него вышел на Азефа. Савинков уже знал о проекте от Чайковского.
Авиация именно в эти годы — начиная с 1903-го — делала грандиозные успехи. До этого были воздушные шары, аэростаты, в сущности, известные еще древним китайцам, дельтапланы, прообразы которых относятся еще к Средним векам. В 1880–1890-е годы Клемент Адер, Александр Можайский, Хайрем Максим, Стивен Лэнгли пытались сконструировать управляемый летательный аппарат тяжелее воздуха, оснащенный двигателем, — не очень результативно. Тем не менее постепенно изобретатели двигались к цели.
