Трудно сказать — почему невозможно (странные представления об «общественной обстановке предреволюционной России»). Еще непонятнее, почему Лопухин, вместо того чтобы спрятаться и спрятать свою семью, всю осень (как мы дальше увидим) продолжал активно сотрудничать с Бурцевым в деле разоблачения Азефа. Даже если найти этому какое-то объяснение, даже если допустить, что Лопухин год спустя, на суде, под угрозой каторжных работ зачем-то утаил оправдывающее его обстоятельство, даже если предположить, что под маской мирного историка Бурцева скрывался зловещий бандит с криминальными связями во всех мировых столицах, — даже если предположить все это…
Все равно версия рассыпается.
Дело в том, что загадочное похищение и неожиданное возвращение в лоно семьи Варвары Алексеевны Лопухиной в Лондоне в самом деле имело место, но не в сентябре 1908-го, а 24–30 ноября 1907 года. А. Гейфман предположила, что разговор Бурцева с Лопухиным именно тогда и происходил. Непонятно, правда, зачем бы Бурцеву почти год скрывать такую важную улику. Но главное все-таки не в этом, а в том, что в ноябре 1907 года Бурцев совершенно бесспорно находился за сотни километров от Франции — а именно в Финляндии. Так что эффектную конспирологическую версию можно считать закрытой.
Скорее всего, разговор в поезде случился именно тогда, там и так, как его описывает Бурцев. И все-таки неясности в этой истории существуют. И эти неясности касаются мотивации Лопухина.
Бурцев не знал про майский приезд Морозова в Париж с сообщением от Орлова-Давыдова. Если бы и знал, едва ли связал бы этот эпизод с Лопухиным. Собственно, это и сегодня — всего лишь версия. Но в свете этой версии события выглядят иначе. Получается, что еще до того, как Бурцев сообщил ему о двойной игре агента Раскина (Виноградова), Лопухин готов был (сложным, тайным путем) выдать его революционерам?
Нельзя обойти вниманием и еще одну версию, совсем уж радикально-конспирологическую, выдвинутую в книге Ю. Фельштинского и Г. Чернявского «Через века и страны. Б. И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века» (М., 2012) и опирающуюся, как и версия с похищением дочери, на неопубликованный архивный источник (поздние письма Николаевского) — без точной ссылки и цитат. Злодеем, провокатором, двойным игроком оказывается не Азеф, а… Лопухин.
«Азеф не являлся провокатором, а был полицейским агентом, аккуратно докладывавшим Департаменту полиции подробную информацию о всех готовившихся террористических актах, о которых он, как руководитель Боевой организации эсеровской партии, был полностью осведомлен. Лопухин же (чуть ли не с согласия самого С. Ю. Витте, главы правительства в 1903–1906 гг.) клал ее под сукно и этим допускал некоторые успешные акты террора, используя, таким образом, Боевую организацию эсеров для сведения счетов с теми, кто ему мешал»
[269].
По утверждению Фельштинского и Чернявского, к такому выводу пришел в конце жизни Николаевский на основании бесед с вдовой Лопухина, только вот опубликовать свою новую гипотезу не успел.
Что здесь можно сказать? Есть письма Азефа Ратаеву, в которых он начиная с 1903 года откровенно обманывает полицию. Можно ли допустить, что Азеф что-то писал отдельно Лопухину и что в этих письмах было нечто сверх того, что он сообщал непосредственному куратору?
Теоретически, конечно, это возможно. Есть даже одно очень зыбкое, но все-таки подтверждение такой возможности.
Вот цитата из мемуаров Герасимова:
«Когда в 1908 году против Азефа в революционных кругах особенно настойчиво стали выдвигать обвинения в предательстве, он однажды попросил меня извлечь из архива Департамента полиции и уничтожить все имеющиеся там документы относительно его службы. Он опасался, что кто-либо из служащих Департамента может выкрасть эти документы и продать их революционерам; после оказалось, что его опасения были вполне основательны, — предателей среди чиновников Департамента полиции оказалось немало. Удовлетворить его просьбу было нелегко, но мне удалось ее выполнить. Я просмотрел тогда в Департаменте полиции целый ряд дел и извлек из них целый ряд документов, компрометирующих Азефа в глазах революционеров. Все эти документы я сжег — в их числе было письмо Азефа, посланное им в начале апреля 1904 года из-за границы лично на имя А. А. Лопухина (тогда он был директором Департамента полиции) с сообщением, что Центральный комитет Партии социалистов-революционеров поручил Егору Сазонову организовать боевую группу для убийства Плеве и ассигновал на это предприятие 7000 рублей…»
[270]
В письмах Ратаеву Азеф, как мы помним, уверял, что ничего не знает про Егора Сазонова. Но Герасимов — последний человек, которому в данном случае можно верить. Слишком уж он «заинтересованное лицо». Это во-первых. Во-вторых, Сазонов ни в коем случае не был организатором убийства Плеве. Он был лишь более или менее случайным исполнителем. Далее: если бы Лопухин сознательно не давал хода полученной от Азефа информации, он бы, вероятно, уничтожил следы и они не попали бы в руки Герасимова. С другой стороны, неясно, зачем вдове директора Департамента полиции, так побуждавшей мужа к разоблачению Азефа, выдавать его (а выходит, что и свои) преступные секреты? Наконец, трудно представить себе мотивы, по которым Лопухину было бы выгодно убийство его начальника и покровителя Плеве.
Так что — нет, недостоверно.
От идеи «Азефа — верного царского слуги» даже А. Гейфман, пытавшаяся отстаивать ее в работах 1990-х годов, позднее отказалась. А Лопухин… У него наверняка была какая-то своя игра. Но будем исходить из того, что более или менее достоверно известно и доказано.
ПАРИЖСКИЕ ПРЕНИЯ
Между съездом и судом Азеф отдыхал с Хедди в Остенде, потом жил в Париже, по-прежнему ведя мещанско-роскошный образ жизни и «соря деньгами» — за счет разбогатевшей (в Лондоне он добился увеличения ее бюджета) Боевой организации. Одни только серьги, купленные им в эти дни Хедди, стоили 25 тысяч франков (около девяти тысяч рублей). Это сопоставимо с бюджетом покушения на Плеве. Игра, затеянная им теперь, была настолько масштабной, что ничто уже не имело значения. И она могла вот-вот закончиться — кто знает, как и чем?
В конце сентября (видимо, известие о кронштадтской неудаче уже было получено) он присоединился к жене и детям на Ривьере. Из Байоны Азефы переехали в Биарриц. Хлыщ с бульваров превратился в заботливого отца небогатого семейства. И он был спокоен, никак не проявлял своих чувств. Только однажды, когда Любовь Григорьевна прочитала статью про разоблачение Стародворского, он сорвался: «Оставь, это болтовня, Бурцев негодяй, оставь». О предстоящем суде, о том, что ее мужу предъявлено обвинение, Любовь Григорьевна узнала в последний момент из письма Чернова.
