Это докладывает Гартинг из Парижа.
«Немалую роль в поведении Лопухина играет влияние его жены; она стоит за необходимость открыть правду об Азефе по мотивам моральным»
[286].
Это говорили Аргунову знакомые Лопухиных.
Каждое из свидетельств может быть ошибочным или преувеличенным, но все вместе они доказывают: роль жены Лопухина в азефовско-бурцевской эпопее очень велика.
А теперь подумаем: от кого мог получить экс-губернатор и экс-депутат Сергей Дмитриевич Урусов в мае 1908 года ту записку, которая через Орлова-Давыдова попала к Морозову? От зятя… или от сестры? А когда с запиской не вышло, не Екатерина ли Дмитриевна стала подталкивать мужа ко все новым и новым рискованным шагам?
Но… зачем?
Для Лопухина в 1904–1905 годах Азеф был всего лишь одним из агентов. Да, были сомнения в его честности. Все это еще не повод, чтобы обсуждать в семейном кругу его персону. Но вот, допустим, Лопухин в начале 1908 года случайно узнаёт, что его бывший агент, который явно недоговаривал относительно покушения на Плеве (конечно, о том, что Азеф — глава террористов, Лопухин до разговора в поезде не знал), играет какую-то исключительную тайную роль при Герасимове и Столыпине, дает им политические советы, исполняет их какие-то не очень понятные поручения. Это сердит его. И он делится своим раздражением с женой.
А она… она начинает действовать. Что ею движет — моральные соображения, своеобразная забота о карьере мужа (скажем, она убеждена, что он был бы уместнее в качестве премьера, чем Столыпин) или, чем черт не шутит, в самом деле обида на отставку без пенсии? Трудно сказать. Несомненно только одно: в итоге ей пришлось примерить на себя участь жен декабристов, следующих за своими мужьями в Сибирь.
Пока что бывший полицейский Лопухин и революционер Аргунов дружески беседовали в Лондоне о том, как первый ссылал второго в «Якутку». Аргунов честно предупреждал Лопухина, что ему может грозить «браунинг» и со стороны эсеров, если они ему не поверят, и со стороны черной сотни, поощряемой охранкой. (Забавно представить себе черную сотню, мстящую за Евно Фишелева сына Азефа, но всё бывает.) Браунинга Лопухин не боялся, а то, что Столыпин осмелится судить его открытым судом, — это ему и в голову не приходило.
Встреча с Черновым и Савинковым состоялась 10 декабря по старому стилю, в день отъезда Лопухина из Лондона. Эсеры, утром прибывшие в английскую столицу, прямо с поезда явились к Лопухину. Дверь им открыла Екатерина Дмитриевна (опять она!) и объяснила, что сейчас Алексей Александрович принять их не может — придет попозже. За два часа до отъезда Лопухин сам пришел к Аргунову. Разговор был поневоле краток.
Алексей Александрович повторил все сказанное. Назвал полный список «освещенных» Азефом в 1903–1905 годах дел. Упомянул о том, что сейчас, в 1908 году, Азеф — самый высокооплачиваемый агент (14 тысяч в год — видимо, с учетом премии). Если Лопухин это знал, то, уж конечно, не от Бурцева впервые услышал он о том, что Азеф жив, здоров и продолжает работать на полицию.
Его выслушали благосклонно.
Вожди ПСР резко изменили мнение и почти уверились в виновности Азефа. Дело в том, что за эти дни они успели провести кое-какое собственное следствие.
БЕГСТВО
Перед тем как отправиться в Лондон, Аргунов появился во французской столице. Его рассказы, естественно, поразили эсеров.
Просто так исчезнуть из Парижа в середине ноября Азеф, конечно, не мог. Он сообщил, что едет в Мюнхен, где встретится с неким товарищем (имя его было названо).
Чернову и Натансону Азеф сказал, что провел в Мюнхене десять дней. Но мюнхенский товарищ заявил другое: Азеф приезжал всего дней на пять, с 15 по 20 ноября по старому стилю. А до этого, 9(22) ноября, мюнхенские товарищи получили от него письмо из Берлина.
Поездка в Берлин была почему-то скрыта от парижских товарищей! А ведь человек, который находился в Берлине 9 ноября, мог быть в Петербурге 11-го. А через четыре дня мог оказаться в Мюнхене.
Решили пойти на хитрость: сказали Азефу, что Бурцев утверждает, будто видел 11 ноября, как Азеф в Париже посещал Ратаева (он жил под именем генерала Гирса, но этот псевдоним, благодаря Бакаю, был эсерам хорошо известен). Попросили документального опровержения «этой нелепости» — чтобы окончательно уличить Бурцева во лжи.
Азеф представил два счета: один на имя Лагермана из берлинской гостиницы «Furstenhof», с 7 по 9 ноября, другой — на имя Иоганна Даниэльсона, из меблированных комнат «Керчь», тоже в Берлине, принадлежавших Черномордику, российскому подданному — с 9 по 13 ноября. В Берлин Азеф, как объяснил он сам, поехал, чтобы отдохнуть. А оттуда отправился по делам в Мюнхен.
Все выглядело странно: и «отдых» в Берлине (не Ривьера же), и смена гостиницы, и то, что вторая гостиница — русская (в нарушение конспирации).
Посланный в Берлин «разведчик» прислал телеграмму:
«Ihre schlimmste Verdaecthe volkommen richtig seid bereit das Dicker wusste heute Woldemars mission»
[287].
Черномордик не имел отношения к меблированным комнатам «Керчь» («притону низшего разряда»). Он служил переводчиком в полиции. В «Керчи» в самом деле жил в эти дни Даниэльсон, но он даже отдаленно не был похож на Азефа.
Улики были слишком серьезны.
5 января 1909 года в Париже собралось руководство партии. В совещании участвовало 14 человек: Натансон, Чернов, Аргунов, Ракитников, Фигнер, Рубанович, Фондаминский, Зензинов, Прокофьева, Лапина (Бэла), Слетов, Савинков, Панов («Николай») и какой-то Г-ский.
Только двое все еще отстаивали невиновность Азефа: люди из Боевой организации, его люди, Бэла и молодой боевик Панов (настоящее имя — Лев Александрович Суховых), любимец Ивана Николаевича. Колебались Натансон и почтенный профессор Сорбонны Илья Адольфович Рубанович, который должен был бы сердиться на Азефа за эпизод со встречей Гершуни. Они требовали дальнейшего расследования.
У остальных сомнений не было. Пожелание Лопухина — оставить Азефа в живых — тоже никого не волновало. Да Лопухин и сам должен был понимать, что такое милосердие совсем не в обычае террористов. Азефа следовало убрать. Вопрос стоял лишь в том, как это сделать.
Четверо настаивали на немедленном убийстве. Среди них был давний азефовский недруг Слетов, а остальные — боевики. Три члена БО полностью уверились в предательстве своего командира и теперь требовали его крови: Мария Прокофьева, Владимир Зензинов и… Савинков. Да, Савинков. Можно представить себе, каким кошмаром явились для него эти дни — и он хотел с этим кошмаром немедленно покончить.
Остальные были осторожнее. Они предлагали подготовить уединенную виллу в Италии для исполнения смертного приговора, а тем временем еще раз допросить приговоренного.
