Разумеется, не надо модернизировать историю. Одни и те же слова и поступки в середине XVIII и середине XX века выглядят по-разному и означают разное. На ранних этапах формирования национального самосознания (а русский этнос в эпоху Елизаветы Петровны был молод) всегда кипят страсти, всегда неизбежны завихрения и перехлесты. Вспомним хотя бы крупного чешского ученого и писателя В. Ганку, который, желая доказать наличие у своего народа древней литературы, сам сочинил фальшивые средневековые тексты, написал их на пергаменте, подбросил в старинный королевский дворец, а потом при свидетелях нашел… А ведь это было уже в 1819 году.
Но на эти неизбежные, обусловленные веком и культурной ситуацией страсти накладывался крутой и временами сварливый нрав Ломоносова. Впрочем, и Миллер порою вел себя не лучше.
Географический департамент, который в 1757 году был отдан во власть Ломоносову, до этого возглавлял Миллер. За четыре года пребывания в должности он успел написать содержательный труд по истории русских открытий и исследований в Арктике. Но собственно географические и картографические работы при нем подвигались довольно вяло. Приняв дела, Ломоносов попытался придать работе департамента новый импульс.
Прежде всего, речь шла о создании нового географического атласа России — точнее, о корректировке атласа, изданного в 1745 году. Конечно, и он представлял собой шаг вперед в сравнении с картами И. К. Кириллова, но меньший, чем можно было бы ожидать. Делиль готовил карты медленно, но тщательно; если их копии оказывались в Париже, то французский астроном тем более был заинтересован в их точности. Но после его отстранения приказано было в кратчайшие сроки завершить работу. В результате в атласе 1745 года, как обнаружил Ломоносов, «не токмо многие имена мест и положения ложно поставлены, но знатные урочища пропущены и целые уезды, многолюдными волостьми заселенные, пусты представлены». Решено было организовать новую экспедицию для исправления карт; в частности, астрономы (Гришов, Попов, Красильников, адъюнкт Шмидт) должны были отправиться по городам для уточнения долготы и широты. Из этих планов ничего не вышло.
Зато другой проект Ломоносова с самого начала как будто начал осуществляться. Имелась в виду рассылка по городам анкет, по которым можно было бы составить затем описание России. Надо сказать, что Миллер, в качестве члена и бывшего руководителя Географического департамента, был против этой затеи: может быть, потому, что на опросные листы, разосланные им в 1753 году, ответов так и не поступило. Впрочем, после назначения Ломоносова Миллер почти перестал бывать в департаменте — как и Гришов. Ломоносов просил академическое начальство заставить Гришова работать для департамента, поскольку это входит в условия его контракта. Миллера же, напротив, предлагал от работ в Географическом департаменте уволить, поскольку он «не настолько в математике силен, чтобы… мог ландкарты поправлять», и вообще — «сам г. профессор к сему труду больше охоты не имеет, или, может быть, другими делами занят».
Узнав, что Ломоносов все же рассылает опросники, Миллер, преподававший сверх штата в Кадетском (бывшем Шляхетном) корпусе, распорядился разослать почти точно такие же, несколько дополненные анкеты в те же города от имени этого учебного заведения.
Положим, опросник Географического департамента начинался таким пунктом: «Город чем огражден, каменной стеною или деревянною, или земляным валом, палисадниками или рвами; при сем показать меру их окружности, вышины, глубины, цело ли ограждение или нет». У Миллера этот вопрос звучал точно так же, но имел продолжение: «В котором году город, от кого и для чего построен, сколько в нем самом и в уезде душ мужского пола, какой герб имеет; показать происхождение того гербу; не был ли город осажден или разорен или мужественно оборонялся».
Если в академической анкете вопрос стоял о реках: «У рек, по коим есть судоходство, по которой руке, вниз считая лежит нагорная сторона и где луговая», Миллер дополнительно спрашивал, где реки имеют исток, куда впадают и «через какое протекают расстояние».
Уж кто-кто, а историограф, объездивший в поисках научной добычи десятки глухих местечек в Сибири, хорошо знал, что спрашивать такие вещи у местных властей — вещь безнадежная. Нужно было приехать в город специалистам, порыться в архивах, а может, и произвести съемку местности… В Кадетском корпусе к тому же некому было обрабатывать полученные анкеты: кроме нескольких подрабатывающих сверх штата академиков, там не было никаких ученых. Так что, вероятно, единственным, что двигало Миллером, было соперничество с Ломоносовым и желание «перебить» у него ценный научный материал
[125]. Можно было предвидеть, что, получив почти одинаковые вопросы из двух разных учреждений, городничие решат не отвечать никому. Тем не менее из части городов ответы на ломоносовский опросник пришли и позднее (в 1771–1774 годах) были напечатаны. В каких-то губерниях, наоборот, предпочли ответить на анкету Кадетского корпуса. В 1764 году Ломоносов попросил передать Географическому департаменту полученные корпусом ответы. Это было сделано: отчасти потому, возможно, что как раз в этот момент отношения Миллера и Ломоносова в очередной раз ненадолго улучшились.
Есть еще один, совсем уж неприятный момент: грубая немецкая песенка, фрагмент которой в русском переводе приведен в шестой главе, вышла, скорее всего, именно из круга Миллера. Во всяком случае, он был, кажется, единственным из немцев-академиков, кто был знаком и дружен с Сумароковым, которому в этой песенке приписаны ломоносовские заслуги…
Иногда Миллеру и Ломоносову все же приходилось объединять свои усилия. Так, в марте 1761 года они вместе хлопотали о выплате российской казной компенсации Эйлеру, разоренному из-за военных действий. (Ломоносов поговорил об этом деле с Воронцовым и получил его заверения, но из-за скорой смерти Елизаветы и последовавшей неразберихи решение вопроса затянулось на несколько лет.) Однако таких эпизодов намного меньше, чем бессмысленных ссор, недоразумений и жалоб друг на друга президенту Академии наук.
Враждебная неприязнь двух выдающихся ученых, вызванная сложными причинами, мешала работе обоих. Биографы и историки позднейших эпох, описывая этот сюжет, не избежали упрощений. Некоторые из них (особенно в средне- и позднесоветское время) идеализировали поведение Ломоносова и модернизировали его взгляды; иные, напротив, клеветали на него; третьи судили его поступки по нормам своей эпохи, забывая, что общественная мораль меняется — как и критерии научной истины.
8
Главным устремлением Ломоносова было все же «обучение российского юношества». Он имел прямое отношение к одному из самых достойных начинаний елизаветинского царствования — основанию Московского университета. Но насколько прямое? В советское время на сей счет никаких сомнений не было. Именно Ломоносов был провозглашен главным и чуть ли не единственным основателем старейшего из ныне существующих российских университетов. Но дело в том, что сам Михайло Васильевич после 1753 года в Москве не бывал. Впрочем, и другой человек, которого по праву считают отцом МГУ, Иван Шувалов, впервые переступил порог этого университета лишь через двадцать с лишним лет после его основания.
