Бойцы взвода поняли меня и молча двинулись к вертолету. Никто никого не толкал, не торопил, никто не бежал, как бывает, когда взвод торопится вылететь на задание. Здесь и усталость сказывалась, и еще больше, чем усталость, сказывалась подавленность от незавершенного дела.
Я сам по характеру человек не мстительный. И мое желание все же добраться до банды эмира Малика Абдурашидова вовсе не походило на месть. Просто меня с самого раннего детства родители приучали все начатые дела доводить до конца, завершать. И любое незавершенное дело ложилось на душу тяжелым камнем. Так начал я возводить пристрой к дому бабушки своей жены в деревне. На свои средства. Но средств построить все сразу не хватало. Да и время отпускное тоже не резиновое — не растягивается. И строил я этот пристрой подряд три года. Три отпуска этому посвятил. И все три года в душе жило беспокойство от незавершенности дела. Но когда построил, как я радовался, как гордился собой! Ведь по большому счету профессия военного больше связана с разрушением. Так и жена мне говорила, а ей, видимо, ее бабушка, которая вообще не верила, что стройка когда-нибудь будет завершена. И мне хотелось доказать и жене, и ее бабушке, и себе в первую очередь, что военный человек может быть и созидателем. И, когда стройка завершилась, я несколько суток не желал выходить из пристроя. Так мне нравилось в нем все. Наверное, потому нравилось, что все там я сделал сам, своими руками, хотя время от времени и звал в помощники кого-то из деревенских мужиков, когда не мог что-то сам сделать или просто одному было не справиться.
Сейчас я тоже испытывал внутреннюю душевную потребность завершить начатое. Однако хотя и уверял себя в том, что завершения требует мой характер, мое воспитание, но еще и потому это происходило, что я чувствовал повышенную ответственность. Ведь вооруженный бандит опасен. Он взял в руки автомат вовсе не для того, чтобы повесить на дерево или на камень мишень и потренироваться. Он готов убивать и рвется убивать, рвется лишать жизни других людей. Он — террорист. А слово «террорист» происходит от латинского слова «террор», то есть страх, ужас. Террорист наводит страх на мирных людей, которые ничего ему противопоставить не в состоянии. А он им не только угрожает, он их убивает, чтобы других устрашить. И от этого чувствует себя сильнее. Он питается чужим страхом, как людоед чужим мясом. И сильнее он себя чувствует, в том числе и потому, что сумел обмануть меня и уйти от моего взвода. Сумел избежать смерти. И мое профессиональное дело — обеспечить мирным людям спокойствие, уничтожить террориста и бандита. Каждого из них. Только тогда я смогу чувствовать себя спокойно, не будет давить мне на психику чувство вины за то, что я не сумел довести до конца так удачно начатое дело.
Конечно, ничего плохого в том, что эмира Малика уничтожит другой взвод спецназа, я не видел. Мы общим делом заняты. Но так уж устроен человек, что на себя обычно надеется больше, чем на кого-то другого. Так и я больше надеюсь на себя и свой взвод. Тот взвод, который я подготовил для боевых действий, который я обучил тому, что сам знал и умел. И мне всегда казалось, что мой взвод лучше других, хотя, возможно, я и ошибался. Но так, наверное, считает каждый командир взвода, и каждый командир взвода думает, что только возглавляемый им взвод в состоянии решить конкретную сложную задачу.
А ведь начало было в самом деле удачным. Семь убитых бандитов в самом начале, двое чуть позже, уже в пещере. Это уже десятки, скорее всего, спасенных мирных жизней. Но даже если это всего одна спасенная жизнь, это уже будет большой победой.
Но при этом еще столько же бандитов, тоже семеро, смогло уйти от моего взвода, и это автоматически значит, что другие десятки людей находятся под угрозой смерти. И я не смогу спать спокойно, пока не уничтожу бандитов сам или мои товарищи по отряду не уничтожат этого эмира Малика Абдурашидова и его людей. Так часто в нашей службе получается. Ты не успел завершить какое-то дело, и если наступил момент продолжения, то ты можешь быть занят в другой операции, и тогда за твой взвод отработает другое подразделение. Это не самый лучший вариант, но все равно успокоит нервы и даст возможность почувствовать удовлетворение. Но сам этот факт, неожиданно нашел я для себя удобный аргумент, еще и дополнительно говорит о том, что я не из чувства личной мести желаю уничтожения банды эмира Малика Абдурашидова.
Глава вторая
В верховьях, где-то над хребтами, гулял сильный порывистый ветер, пришедший в горы, видимо, с Каспия. Обычно ветер там и проходит, чуть севернее республиканской столицы, через открытые просторы. А то и совсем издалека, из туркменских пустынь, где ветер — дело обычное и почти постоянное. Пересек ветер море, напитался влагой, а потом на горы накинулся.
Эмир Малик посмотрел на вершины хребтов, прикрывающие ущелье от ветра, проводил глазами пылевое облако, сорванное с восточного хребта и перенесенное на западный, и от этого вида почувствовал себя спокойнее и увереннее.
Вот он со своим джамаатом только что выдержал неравный бой со спецназовцами, имеющими отличное оружие и значительно превосходящими его отряд численно. Джамаат потерял семь моджахедов в ущелье, а потом погибли еще двое, что были не в состоянии идти, потому что получили ранения в ноги. Но они сами изъявили желание остаться в боковой галерее и огнем прикрыть отступление джамаата. Причем, по замыслу эмира, засели не в той галерее, куда ушел джамаат, чтобы сбить преследователей с толку. Они оба погибли в огне, не успев открыть стрельбу по спецназовцам и нанести им ущерб.
Может быть, и самому эмиру еще суждено погибнуть точно так же, но и этот ветер, и эта пыль, переносимая ветром с хребта на хребет, — все это останется и после эмира Малика. Так он звал себя на сирийский и иракский манер, хотя в родных горах к имени обычно добавлялась еще и фамилия. Но срабатывала привычка последних лет. Как звали его там, так он мысленно звал себя и здесь.
Но его жизнь или смерть ничего не меняют, понимал эмир. Жизнь все равно будет продолжаться, и даже без него, как продолжается без тех людей, которых он убивает. Только само слово «убивает» он не произносил даже мысленно, предпочитая говорить себе обтекаемо «наказывает». Он наказывает тех, кто не пожелал думать и поступать, как он сам. Но это было и неважно, понимал Малик Абдурашидов. Люди умирают, а жизнь продолжается. Он сам, как и все люди, живет в собственном мире, большей частью придуманном. А жизнь в целом — это несравненно больше. Больше чем первые семеро погибших. Больше, чем двое, погибших потом. Но они оба, двое последних, и без того были обречены. Им все равно было невозможно уйти вместе с джамаатом. До пещеры их донесли на руках, поскольку в джамаате даже носилок не было. Но были они оба настолько тяжелы, что у моджахедов руки отваливались от такого груза. Даже известный богатырь Эльдар пожаловался на усталость. А если уйти невозможно, значит, не стоило и других задерживать, не стоило другим мешать. Другим еще жить и воевать, а эти двое свое отвоевали и сами прекрасно это понимали. Найти им врача и госпитальную палату в полевых условиях невозможно. Без операции раны загноятся, наступит гангрена, и все равно они погибнут, уже в мучениях и без толку. Они погибли бы, а жизнь продолжалась бы. И они оба были готовы показать последнюю свою доблесть — решили остаться с оружием в руках, чтобы другим было легче уходить.
