Но сцементировала союз твердая наличность, хотя подавалась она до поры до времени тонко закамуфлированной. Однажды после завтрака из девяти блюд в отдельном кабинете одного из лучших токийских ресторанов «Кинг» доверительно сообщил Левченко, который был хозяином стола, что давно вынашивает мечту издавать свою собственную небольшую политическую газету и вся проблема в деньгах. И хотя он поднакопил кое-что из своего неплохого жалованья, только его сбережений не хватит на развертывание дела, которое он оценил в миллион иен. Левченко, увидев, что перед ним открытая дверь, не стал сразу же ломиться в нее. Он перевел разговор на другую тему, а к этой вернулся спустя месяц после того, как из Москвы пришел положительный ответ. В другой раз японский друг признался, что ни от кого не может получить денег, и Левченко предложил ему «братскую помощь»: он положил на ресторанный столик толстый конверт с банкнотами. Когда же «Кинг» без особых колебаний взял деньги, Левченко извиняющимся тоном попросил у него любого вида расписку в получении денег, чтобы показать начальству, как он объяснил, что он не положил эти деньги себе в карман. «Кинг» тут же нацарапал расписку на обратной стороне своей визитной карточки.
Цемент был залит. Когда жертва, понимая опасность сделанного, через два дня попросила уличающую карточку обратно, ему было уже твердым тоном заявлено, что карточка улетела специальным курьером в Москву, где заперта в сейфе на вечное хранение. С этих пор уже Левченко давал приказания. Через несколько недель он подъехал к дому «Кинга» с тремя миллионами иен. «Кинг» спокойно пересчитал деньги и написал расписку, хотя его и не успели попросить об этом. Это было в декабре 1975 года, и в течение четырех последующих лет, пока «Кинг» не был разоблачен вместе с другими связями Левченко, он играл важную роль в планах Кремля относительно Японии.
Приоритет отдавался противодействию созданию любого альянса между Соединенными Штатами, Японией и коммунистическим Китаем. Левченко позже говорил:
«В Кремле вбили себе в голову параноическую идею о возможности возникновения “военного треугольника” Вашингтон – Токио – Пекин. Там верили в эту возможность до начала эры Андропова, хотя КГБ заверял Кремль, что такой альянс просто нереален. Но там не слушали. Кремль оказался жертвой собственной паранойи и пропаганды».
В качестве части этой кампании по борьбе с воображаемым привидением Левченко и его коллеги делали по приказаниям из Центра все что могли для сеяния недоверия между Японией и Соединенными Штатами и предотвращения сближения между Японией и Китаем. Одновременно им следовало проникать в японскую прессу, общественное мнение и партии оппозиции и создавать там просоветские лобби, но не вызывать при этом политических потрясений, потому что Москва была заинтересована в сохранении стабильной Японии, в которой она могла бы осуществлять свое влияние. Социалистическая партия «Кинга» являлась ключевым элементом в этом процессе, и, до того как с «Кинга» сорвали маску, он, похоже, заработал миллионы иен тем, что, например, блокировал избрание в парламент прокитайских кандидатов и способствовал распространению в партии марксистской доктрины. Самой большой персональной услугой «Кинга» Кремлю было создание японо-советской парламентской ассоциации. Под зонтиком этой ассоциации осуществлялся частый обмен делегациями японских парламентариев и членов Верховного Совета СССР. Ассоциация также открывала хорошие возможности для ведения вербовочной работы КГБ. К концу 70-х ещё девять других влиятельных членов Социалистической партии попали в ту же сеть, в которой запутался «Кинг».
Самый крупный переполох в токийской резидентуре во времена Левченко случился 6 сентября 1970 года, когда старший лейтенант Виктор Беленко приземлился на своем перехватчике МИГ-25 на острове Хоккайдо и попросил американского политического убежища. В резидентуру тут же хлынул поток телеграмм из Центра с требованиями докладывать, какие сведения сообщил беглый летчик и что японские власти делают с самолетом, сверхсекретное электронное оборудование которого представляло большой интерес для американцев, произошло ли предусмотренное самоуничтожение этого оборудования. На следующий день резидентуре пришлось сообщить, что все сверхсекретные приборы в целости и сохранности и что их уже осматривают американские специалисты.
Тут в работу включилась служба активных мероприятий в Москве. Специальный курьер привез в Токио слезное письмо, написанное от имени жены Беленко, в котором она умоляла своего заблудшего мужа вернуться и положить конец страданиям семьи. Левченко было поручено протолкнуть это письмо в японскую прессу и подкрепить тем самым старания советских дипломатов, направленные на то, чтобы убедить японцев передать Беленко советской стороне. Левченко удалось сделать это через молодого журналиста при американском информационном агентстве, который горел желанием попасть в штат агентства на сенсационной истории. Но советская акция не удалась. Состоялась холодная встреча Беленко с советским офицером безопасности в присутствии представителей японских полицейских властей. Беленко отверг все приманки, которые, как он прекрасно понимал, представляли собой смертный приговор, украшенный ленточками и бантиками. На встрече он повторил свою просьбу о предоставлении ему политического убежища в США, и японские власти передали Беленко в руки ЦРУ.
Потеряв летчика, Центр направил свои усилия на возвращение самолета. Была задействована вся сеть КГБ в Японии. Через советских «агентов влияния» японское правительство старались убедить, что для Японии унизительно быть пешкой в американских руках и ставить под угрозу будущее японо-советских отношений. В конце концов японцы разрешили американцам разобрать самолет и осмотреть его по кусочку, но не удовлетворили просьбу американцев испытать машину в воздухе. Так что все активные мероприятия в этом вопросе привели к скромному успеху. Однако Левченко исполнил свою партию хорошо, одиозного Пронникова отозвали к этому времени в Москву, и теперь все больше и больше заданий осуществлялось через него. Весьма важным в его работе было руководство с агентом «Аресом» – журналистом, завербованным лет десять назад. Этот агент оказался важным приобретением резидентуры: у него были ценные источники в японской контрразведке.
Внешне дела у Левченко шли благополучно, соответственно увеличивались и нагрузки. В начале 1979 года его поздравили с присвоением звания майора. Истинная картина была несколько иной.
Всерьез о бегстве он начал думать после отпуска, проведенного в Москве. Его бегство представлено как чисто нравственный выбор, продиктованный растущим неприятием цинизма Советского Союза и разочарованием, что подтолкнуло Левченко искать успокоения в церкви. Заманив «Кинга» в сети КГБ, он, как говорили, пошел в единственный русский православный храм в Токио и помолился об отпуске ему прощения и за души свою и своей жертвы. Однако позже Левченко приглушает религиозный аспект, заявив, что «он никогда не был доминирующим». Как и в случае со многими другими перебежчиками, моральный фактор играл важную роль в его выборе. Он помнил рассказы о родственниках его жен, пострадавших от сталинского террора. Тем не менее, это не остановило его от желания поступить на службу в КГБ и добросовестно работать там. И так же как и случаях с предшествовавшими ему перебежчиками на Запад, надо учесть и другие, более прозаические, чем идеология, факторы.
