– Почему я должен вам верить?
– Верить чему? Что я вас отпущу? А что вам еще остается, кроме как верить мне? У вас и выхода-то другого нет. Но могу вас заверить: я честный человек и всегда выполняю взятые на себя обязательства.
– Да? Отпустите? Я ведь буду вам мстить. А если НЕ отпустите – вам будут мстить мои коллеги.
– Это меня мало волнует, товарищ Ходасевич. Могу открыть вам маленькую тайну: сегодня к вечеру меня уже не будет в этой стране. И дотянуться до меня, даже с вашими чекистскими связями, будет ох как нелегко.
– Ничего, мы и до Троцкого с Бандерой дотягивались. И до Яндарбиева.
– Вы, кажется, мне угрожаете, – хохотнул собеседник. – А зря. Не то у вас сейчас положение, гражданин полковник, чтобы угрожать. Совсем не то.
– Откуда мне знать, что вы не блефуете? И Татьяна действительно находится у вас? И вы ее не… – Ходасевич слегка замешкался перед последним, страшным словом, – не убили?
«Торгуйся, – еще одно правило успешной контригры на допросе. Даже если у тебя нет ни единого козыря, все равно торгуйся».
– Вы сейчас в этом убедитесь.
И собеседник забарабанил в железную перегородку, отделяющую кузов фургона от кабины водителя:
– Стой!
Когда машина резко затормозила, Ходасевич, лишенный опоры, кулем завалился на лавку.
Собеседник вытащил из кармана мобильный телефон, набрал номер:
– Комков, ты?
Слышимость оказалась настолько хорошей, что Валерий Петрович услышал, как на другом конце линии откликнулись: «Да». Кое-как, упираясь скованными за спиной руками в стену, он переменил унизительную лежачую позу, уселся прямо, а собеседник во мраке кузова продолжал свой телефонный диалог:
– Вы допросили красотку?
– Да.
– Рассказала она по поводу деятелей из Москвы?
Опять утвердительный ответ.
– Значит, как мы думали: толстяк поганый настучал на нас в свой Центр?
И снова из трубки эхом откликнулись: «Да».
– Ну-ка, дай твоей красотке трубочку. С ней тут поговорить хотят.
И мужчина приставил телефон к уху Ходасевича. Тот сразу узнал трубку, и в нем искрой блеснула надежда: это был его личный мобильник. А значит, товарищи из Центра, заинтересованные в судьбе полковника, смогут без труда отследить его местонахождение. А его судьбой Центр должен заинтересоваться, в этом Валерий Петрович был уверен. Пытаясь сохранять хладнокровие, Ходасевич проговорил в трубку, но голос, зараза, предательски сорвался:
– Танечка, дорогая, как ты?!
– Плохо.
Это был первый случай в жизни, чтобы Татьяна ответила «плохо» на банальный вопрос о самочувствии. Всегда, что бы ни происходило, из уст Тани отчим слышал лишь: «хорошо!», «fine!» или «лучше всех!» И сразу стало ясно, что сейчас дела у падчерицы и вправду обстоят прескверно.
– Где ты находишься? – спросил полковник.
– Понятия не имею.
– Как с тобой обращаются?
– По-разному.
– Передай этим скотам, – закричал Валера в трубку (от безжизненного тона Татьяны он сам стал не свой и больше не мог сдерживать себя), – передай бандитам, передай им лично от меня, полковника ФСБ, что, если они тебя тронут хоть пальцем, я лично до них доберусь! И вот тогда они пожалеют, что на свет родились!
– Передам, – равнодушно откликнулась Таня. – А ты-то сам где?
Ходасевич не стал от нее ничего скрывать. Сейчас совсем не время миндальничать.
– Я… Знаешь ли, Танюшка, эти стервецы меня тоже захватили. Но ты не волнуйся, я все сделаю, как они скажут. Я все их требования выполню. И тогда они нас отпустят. И меня, и тебя. Обязательно отпустят. Самое позднее, сегодня к вечеру. Я тебе обещаю. Потерпи, моя родная. Все будет хорошо.
– Хотелось бы, – полуравнодушно откликнулась Татьяна.
Тут тюремщик Ходасевича нажал на «отбой».
– Я вижу вы все поняли, полковник, – сказал он. – И про себя, и про Татьяну свою. Все правильно поняли. А теперь самое время позвонить в Центр и дать отбой операции с теплоходом. Будете звонить?
– Буду.
– Какой номер набрать?
– Двести двадцать четыре – ноль пять – ноль семь.
Валерий Петрович решил звонить Ибрагимову прямо на службу. Все равно он сейчас, скорей всего, в своем кабинете, готовит операцию – если только уже не вылетел со своими «детишками» в Костров. Но тогда его все равно отыщут телефонисты и соединят.
Похититель, набирая номер, предупредил Ходасевича:
– У вас, товарищ полковник, имеется одна попытка и ровно тридцать секунд времени. Через полминуты я нажимаю на «отбой».
Он поднес мобильник к уху полковника. Трубку взяли со второго гудка.
– Время пошло, – шепнул мужчина и демонстративно уставился на часы на своем запястье.
– Олежек, слушай меня внимательно и не перебивай, у меня очень мало времени, – проговорил Ходасевич, когда услышал в трубке «слушаю, Ибрагимов». – Надо немедленно остановить все действия по теплоходу «Нахичевань». Что б они там ни делали, что б ни везли, куда б ни шли – дай им разгрузиться и спокойно уйти. Я тебя очень прошу. Это вопрос жизни и смерти – и, к сожалению, не только моей. Как ты понял меня?
– Понял хорошо, – рассудительно откликнулся Ибрагимов, – ты просишь остановить операцию по «Нахичевани». А где ты сам?
– Я взят в заложники, равно как и моя Татьяна, – сухо доложил Ходасевич.
– Как твое здоровье? – озабоченно спросил Ибрагимов.
– Честно говоря, неважно.
И в этот момент седой похититель щелкнул на кнопку «отбой» на телефоне. Связь прервалась.
– Свидание окончено, – ухмыльнулся он. – Что ж, теперь вам, полковник, остается только молиться, чтобы ваши московские товарищи действительно поняли все, как надо.
«Очень хорошо, что я звонил со своего телефона по прямому на Лубянку. Значит, что ж это получается? Разговор наш с Ибрагимовым наверняка записан. Через минуту-другую они определят координаты точки, откуда прошел звонок. После этого Ибрагимову найти местонахождение моей трубки, а значит, и меня – всего лишь дело техники».
Похититель тем временем открыл заднюю дверь фургона. В кузов ворвалась ночная летняя прохлада. Судя по запахам и звукам – а пахло сыростью, и слышался плеск воды, и раздался гудок буксира, – их машина стояла на мосту. По всей видимости, то был один из мостов через Танаис. Фонари, горевшие через один, на секунду осветили лицо и фигуру похитителя, и Валерий Петрович окончательно убедился, что тот совсем не молод – ему не менее пятидесяти. Но при этом он суховат и крепок, и черты его лица и в самом деле выдают в нем человека восточных кровей.
