Ибрагимов вздохнул: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», – и направился к двери. А генерал посмотрел ему вслед и тихо, но внятно сказал:
– Там, на «Нахичевани», перевозят не только огнестрельное оружие, полковник. Не только огнестрельное.
Город Костров. Таня
Татьяна представления не имела о том, сколько сейчас времени: глубокая ночь или, может, уже утро? В комнате не было часов, а окна наглухо зашторены. Последствия наркоза все еще сказывались, и иногда она соскальзывала в сон, как на салазках. Засыпала, успевала увидеть обрывок сна и снова возвращалась в действительность, которая оказывалась еще страшней, чем самый кошмарный сон.
Она находилась еще в более ущербном положении, чем раньше: связаны не только руки и ноги, но и предплечья и голова привязаны к креслу – бандюки-мильтоны после телефонного разговора с Валерой еще и залепили ей рот скотчем.
Но, слава богу, они оставили ее в покое. Узнали от нее все, что им надо, и больше не допрашивали.
В очередной раз Таня очнулась от звуков шагов и музыки. Убийца в черном мельтешил перед глазами, нервно вышагивая по комнате, а где-то за спиной опер Комков устроился смотреть телевизор. Трудно поверить, но его занимали музыкальные клипы. «Вэ-вэ-вэ, Ленинград, – ерничал где-то за пределами Таниного поля зрения Шнур, – вэ-вэ-вэ, точка-ру».
– Что, мы так и будем на эту мокрощелку любоваться? – вдруг спросил Комкова убийца в черном. Таня заметила: за последнее время он стал гораздо суетливее. Он то метался взад-вперед по комнате, то останавливался, потирал руки, барабанил по дребезжащему стеклу серванта.
«Да он же наркоман! – вдруг осенило Татьяну. – Типичные симптомы, что ломка начинается: непоседливость, суетливость, автоматические действия… Ну, допустим, наркоман, – спросила она себя, – и что это мне дает? Ничего не дает. Наоборот, делает все только хуже. Говорят, наркоманы – самые хладнокровные убийцы, потому что их ничего в жизни не интересует, кроме ширялова. А этому типу еще вдобавок и терять нечего. Двоих он уже угробил, причем детей».
– Что ты предлагаешь? – лениво откликнулся на слова напарника невидимый Тане Комков.
– А давай ее трахнем? – наркоман-убийца мотнул головой в сторону Татьяны.
– Тебе ж сказали: никакого насилия.
– А никто и не будет ее сильничать. Она нам сама даст.
Двое подонков разговаривали в присутствии Тани так, словно ее и нет в комнате, будто она вещь и ею можно пользоваться, как игрушкой.
– Не надо, – попытался отбояриться от предложения напарника Комков.
– А че, думаешь, кто-нить узнает? Думаешь, она расскажет кому? Да никому она уже больше ничего не расскажет!
– Неохота ее развязывать, – отнекивался Комков.
– А мы и не будем! Рот ей только раскроем, и…
– Слушай, пойди отдохни. Дозу прими.
– Что? – Наркоман остановился как вкопанный.
– Дозу, говорю, поди прими.
– Ты думаешь, уже можно? – Наркоман с надеждой глянул на напарника.
– Можно. Иди. Я за ней присмотрю.
Убийца в черном не заставил долго себя упрашивать, исчез из поля зрения Татьяны. «Надо что-то делать», – вдруг отчетливо поняла она. Непонятно почему, откуда-то пришло убеждение – никто ее не спасет: ни Валера, ни его сослуживцы. Ни, несмотря на все его деньги, Глеб Захарович. Тем более что ГЗ, скорей всего, сам серьезно ранен или даже убит. Татьяна хорошо помнила, как те, что напали на них в особняке, стреляли в него и он упал на террасе. Поэтому… Поэтому выбираться отсюда ей, пожалуй, придется самой. И рассчитывать только на саму себя.
И когда Таня осознала это и решила действовать, она застонала – замычала сквозь скотч, залепивший ей рот. Никакого эффекта. Слышно было, как на кухне чем-то грохочет наркоман. Она замычала сильней. Тогда в поле ее зрения возник опер Комков.
– Ну, чего тебе? – спросил он Таню даже добродушно.
Она, насколько могла, мотнула головой: освободи, мол, рот. Тот подошел, взялся за уголок скотча, резко дернул. Обожгла мгновенная боль. Татьяна рефлекторно вдохнула воздух, а потом прошептала:
– Спасибо.
– Не за что. Ну, чего тебе надо?
– Слушай, тебя ведь Володей зовут?
– Ну, Володя я. Владимир. А дальше что?
– Знаешь, Володя, я тут поняла… – Она выдержала тщательно выверенную паузу, затем тихо сказала, глядя в сторону: – Я перед тобой виновата. Я просто дура. Надо было мне ту кассету уничтожить, к богу в рай.
– Додумалась, поздравляю, – хмыкнул он.
– Но я не знала, что там заснято, а потом мой отчим приехал, просмотрел ее, и так все завертелось, что не остановить… Я не знала, – с искренним раскаянием произнесла она, – не знала, что так все обернется. Извини. Мне очень жаль, правда.
– Бог простит.
– А теперь и мне жизни не будет. Из Кострова придется уезжать. С работы наверняка уволят… Слушай, а давай…
Таня выдержала паузу, будто не решаясь произнести выстраданное, заветное. «Только б не переиграть. Но и не недоиграть. Только б он мне поверил. Ради того чтоб выжить, можно пойти на все. Или по крайней мере – на очень многое».
– Давай убежим вместе, – выдохнула наконец она. – Вместе с тобой. Вдвоем. А, Владимир?
– Вме-есте? – с ехидцей протянул Комков.
– Ну да! – горячо зашептала Таня. – Ты же умный человек, сам понимаешь: тебе сейчас надо уехать. Скрыться. Хотя б на время. Этот твой напарник, в черном, он ведь конченый человек. Он в детей стрелял. А ты, Володя, ты вообще ни при чем. Но тебя подставили. И сейчас, в данный момент подставляют. А потом из ментуры попрут, не отмоешься. А у меня тоже карьера кончена. Вот я и говорю: давай куда-нибудь вместе сбежим? Только ты и я. Без них без всех.
– Ну-ну. Пой, ласточка, пой, – насмешливо, однако уже чуть более доверчиво, чем раньше, проговорил оперативник.
– Я тебе честно скажу: ты меня сразу зацепил. Еще тогда, в милиции. Ты, Володя, необыкновенный человек. Я и злилась на тебя, и понимала – ты мне нравишься дико.
«Я не перебарщиваю? Кажется, нет. Ведь он же слушает, не перебивает. Да любой мужик всерьез принимает, когда ему девушка в любви объясняется. Когда «необыкновенным» его называет».
– Знаешь, – с придыханием продолжала она, – так мне надоели мужики-нытики. Хлюпики всякие. Слабаки. Столько их по жизни рядом шляется, ноет в уши. Фу, слизни! Ненавижу. А ты, ты, Владимир, то, что надо. Ты – сильный, решительный, волевой. Да с тобой любая баба как за каменной стеной. Ты ж только за дело злой, а по сути – такой классный!
«А он, кажется, поплыл. Слушает внимательно. Как там лесбиянка южноамериканка Патрисия говорила? Давным-давно – тогда, в Стамбуле, в турецких банях? Женщину соблазнить сложно, а мужика любая баба соблазнит… Только бы его напарник не появился – этот наркоман ужасный… Что он там делает? Укололся, поди? В кайфе?..»
