Опустили подъемный мост, и король, приветствуемый восторженными криками и блеском клинков, вступил в покоренную крепость.
Шум разрывов и выстрелов, гул отдаленного боя долетал до Анже. Мария Медичи с фрейлинами в тревоге стояла на балконе, теребя в руках платок. По улице, по направлению к замку, проскакал какой-то всадник без шляпы, покрытый пылью. Мария поспешила вниз.
Она выбежала во двор; в этот момент всадник въехал в ворота и почти свалился с коня. Это был Вандом.
— Все пропало, — прохрипел он, — король идет сюда. Я переплыл реку. Это был ужас. Ад. Лучше б я умер…
— Вам следовало остаться там, чтобы ваше желание исполнилось, — ехидно заметила одна из фрейлин. Но королеве было не до шуток.
Подхватив юбки, она снова побежала наверх. В коридоре ей попался Ришелье. Мария бросилась к нему:
— Что делать, что делать, что делать? — истерично кричала она.
— Отступать в Ангулем, — пожал плечами епископ.
Горничные метались по комнате, увязывая вещи.
Мария, плача, трясущимися руками собирала драгоценности. Вошел де Бренн и сообщил о приезде парламентеров короля.
На дворе из кареты, кряхтя, выбирались парламентеры — старики Бельгард, Жаннен, служившие еще ее покойному мужу, и архиепископ Санский. Их почтительно проводили в парадную залу, где ожидала всхлипывающая королева. Узнав о том, что ее сын не намерен продолжать боевые действия, она несколько успокоилась и по совету Жаннена направила к королю пажа с предложением прислать для переговоров епископа Люсонского. Предложение было принято.
Десятого августа был подписан мирный договор, в котором всем мятежникам прощалась их вина, а Ришелье обещали кардинальскую шапку. Епископ также выхлопотал еще одно важное условие: чтобы Мария Медичи имела свободный доступ к сыну. В возмещение ущерба королеве подарили триста тысяч ливров.
Местом очередного семейного свидания был выбран Бриссак. На сей раз королева не заставила себя упрашивать и сразу тронулась в путь. На полдороге ее встретил Брант, брат Люиня. Мария приветствовала его, не снимая маски и не выходя из носилок. Однако чуть погодя на дороге показались еще два всадника. Вглядевшись в их очертания, Мария велела остановить носилки и спустилась на землю.
Людовик спрыгнул с коня, Гастон последовал его примеру. С минуту мать и сыновья молча смотрели друг на друга, затем Людовик мягко обнял королеву и притянул к себе.
— Ну, вот вы и в моих руках, матушка, — негромко сказал он полушутя, — уж больше я вас не выпущу!
— Вам нетрудно будет удержать меня, сударь, — глухо отвечала Мария, — ведь я уверена, что такой сын. как вы, всегда будет относиться ко мне как к матери.
Глава 8
В ЛЮБВИ И НА ВОЙНЕ
Ришелье велел опустить шторы на окнах и никому не входить. Мигрень, измучившая его за вчерашний день, как будто отступила, однако еще порой напоминала о себе, стальным обручем стискивая голову и лопаясь жаркой болью в затылке. Сейчас бы лежать в мягкой темноте и ни о чем не думать, а думать надо. Ришелье зажмурил глаза и потер пальцами переносицу.
Эту новость ему сообщил отец Жозеф — другому человеку епископ, пожалуй, и не поверил бы. Люинь предлагал брачный союз, прося для своего племянника руки мадемуазель дю Пон де Курле, племянницы Ришелье. Что он опять затеял, зачем ему это нужно? По правде говоря, Ришелье растерялся. Отец Жозеф дал ему понять, что на его месте не отверг бы такого предложения, но Ришелье все еще пребывал в нерешительности. Он долго и жарко молился, прося Господа вразумить его, дать ему знак. Люинь, конечно, с каждым днем приобретал все большее влияние в стране и при дворе, перед ним заискивали, его ненавидели и боялись, но судьба его предшественника — Кончини — еще не стерлась из памяти. Однажды Ришелье уже делал ставку на временщика, причем не заигрывая с ним открыто, — и что получилось? Теперь же ему предлагают ни много ни мало породниться с фаворитом. Как бы колесо Фортуны, повернувшись в очередной раз, не подмяло его под себя…
Ришелье сообщил обо всем Марии Медичи, и та, не раздумывая, приказала ему согласиться. Мария все еще была напутана недавними событиями, несмотря на радушный прием, оказанный ей в столице. Чувствуя, как начинает ломить в затылке, Ришелье написал зятю и велел привезти дочь в Париж, пока ни о чем ей не говоря, якобы для представления ко двору.
Нельзя сказать, что письмо шурина обрадовало господина дю Пон де Курле. После авиньонской ссылки он дал себе зарок: держаться подальше от двора и его интриг. Слава Богу, все остались живы, и для дочки сыскался жених — ее кузен Симон де Виньерон. Правда, он небогат, но и бедствовать им не придется. И вот теперь — пожалуйста, новые хлопоты. И все же после бессонной ночи, проведенной в мучительных раздумьях о судьбе — в конце концов, разве может человек знать, в чем его счастье? — он приказал дочери укладывать дорожные сундуки.
Загнав боль поглубже и стараясь о ней забыть, Ришелье сел в карету и поехал в гостиницу «Три лилии», где остановились его зять и племянница. Они занимали три скромных комнатки в верхнем этаже.
— Сейчас я пришлю к тебе ее, — хмуро сказал дю Пон де Курле после того как они обнялись. — Скажи ей все сам, Арман.
Он вышел. Вскоре по коридору простучали каблучки, зашумели юбки, и дверь распахнулась.
— Дядюшка! — воскликнула Мари-Мадлен. Она подошла, присела и поцеловала ему руку.
— Ну, здравствуй, здравствуй! — Ришелье обнял ее и поцеловал в лоб. — О, да ты теперь просто красавица!
Девушка засмущалась. Они сели в кресла друг против друга. Ришелье любовался племянницей. Конечно, красавицей она не была, но обладала прелестью юности, живым взглядом темных глаз, нежной бархатистой кожей. Расспросив, как они доехали и устроились в столице, Ришелье перешел к делу.
— Ты уже невеста, — сказал он, — и у тебя появился жених.
Девушка порозовела и опустила глаза.
— Через два дня в городской Ратуше будет бал, где я представлю тебя ее величеству, — продолжал Ришелье. — Там ты с ним и познакомишься. Это господин де Комбале, племянник герцога де Люиня.
Мари-Мадлен вскинула на него испуганные глаза, кровь отлила от ее щек.
— Но дядюшка, — пролепетала она, — как же так? Я ведь уже помолвлена с господином де Виньероном!
— Помолвлена, но не обручена, — возразил дядюшка. — Подумай о своем будущем. Ты поживешь в столице, будешь представлена ко двору. Вернуться в свою глушь всегда успеешь.
На глаза девушки навернулись слезы. Она опустила голову, ее плечики начали вздрагивать под наброшенной на них косынкой.
— Дядюшка… Дядюшка… — всхлипывала она. — Ведь я люблю его…
Ришелье встал и подошел к окну. Он был взволнован и хотел скрыть это от племянницы. Она была ему как дочь, и теперь его терзали муки сомнения, ведь он не был уверен, правильно ли поступает.
