Восемнадцатого июля, около десяти часов вечера, на крыльцо Компьенского замка вышла полная женщина в простом платье и широкополой шляпе с густой вуалью. Ее сопровождали трое мужчин и священник, который объяснил стражнику, преградившему им путь, что это служанка ее величества, направляющаяся в город, чтобы вступить в законный брак втайне от своей госпожи. Стражник понимающе осклабился и пропустил их.
Вся компания вышла за ворота и направилась вниз по улице. За углом их ждала карета. Сев в нее, женщина перекрестилась и сказала: «С Богом!» Карета выехала из города и помчалась по направлению к северной границе. Королева-мать (а это, разумеется, была она) держала путь в крепостцу Капель, где ей обещал дать прибежище молодой маркиз де Вард — сын губернатора, ненавидевший Ришелье.
Мария не знала, что несколькими часами раньше по этой же дороге, беспрестанно пришпоривая коня, проскакал сам губернатор де Вард. Заметив отсутствие его сына при дворе, Людовик заподозрил неладное и велел отцу взять командование крепостью на себя. Понимая, чем грозит промедление, старик отказался от кареты и пустился в путь верхом, прихватив с собой двух офицеров.
Ровно в полночь они прибыли в городок и остановились перед крепостью. Подъемный мост был поднят.
Часовой на стене потребовал назвать пароль, отказываясь верить губернатору на слово. Выругавшись, тот отправился в церковь, разбудил звонаря и велел бить в набат. Вскоре площадь перед крепостью заполнилась перепуганными спросонья горожанами, а на стене появились солдаты гарнизона. Вышел и де Вард-младший.
— Немедленно открой ворота и впусти меня, слышишь! — гневно закричал отец.
— Простите, батюшка, но надо мной теперь не ваша воля! — дерзко отвечал сын.
Губернатор затрясся от бешенства.
— Солдаты! — закричал он срывающимся голосом, — я ваш командир, поставленный над вами королем, и если вы воспротивитесь королевской воле, вас всех повесят!
Солдаты зароптали. Совещались они недолго: вскоре заскрипел ворот, и подъемный мост с лязгом опустился, ворота раскрылись, решетка поднялась. Де Вард проскакал внутрь. Солдаты выстроились во дворе; капитан подошел к губернатору, приветствовал его низким поклоном и сказал, что гарнизон в его распоряжении и ждет его приказаний. Тот приказал закрыть городские ворота и никого не впускать. Мятежный сын упал перед отцом на колени. Не глядя на него, де Вард велел ему уезжать, пообещав донести королю, будто не застал сына в крепости. Маркиз не стал мешкать и поскорее покинул город.
Карета Марии Медичи переправлялась через Уазу, когда на противоположном берегу появился запыленный всадник, размахивавший шляпой. Королева послала узнать, в чем дело. Де Вард-младший виновато сообщил о том, что произошло, и униженно попросил дозволения сопровождать ее величество. Мария сердито нахмурилась: вот она, современная молодежь! Где теперь найдешь такого рыцаря, как герцог д’Эпернон? Но делать было нечего: остаток ночи она провела в ближайшей деревушке, а на следующий день, в объезд Капели, пересекла границу и приехала в Авен, находившийся уже в испанских Нидерландах. Оттуда она отправила двух гонцов: одного в Париж, с письмом к старшему сыну, а другого в Брюссель, с просьбой об убежище.
Получив сообщение от матери, в котором говорилось, что она, доведенная до отчаяния происками кардинала, была вынуждена бежать, опасаясь за свою жизнь, Людовик сухо ответил ей, что эти происки — плод ее воображения. Однако оказалось, что королева еще и подала жалобу в Парламент, требуя начать процесс против Ришелье. Она обещала помиловать кардинала и сохранить ему жизнь, но только после того, как ему вынесут приговор. Узнав об этом, Людовик немедленно отправился в Парламент, отозвал жалобу матери, объявив ее клеветой, обвинил советников королевы в оскорблении величия и запретил иметь с ними сношения, а также потребовал арестовать все доходы Марии Медичи.
Письмо в Брюссель было воспринято совершенно иначе. Когда изгнавшая сама себя королева прибыла в Монс, ей был оказан триумфальный прием. Городские власти устраивали в ее честь пиры и балы, церковники наперебой приглашали ревнительницу католической веры посетить храмы и монастыри. Впечатлений было столько, что после роскошного празднества в честь Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов, королева занемогла и слегла в постель. Но уже на следующий день ей пришлось встать на ноги: в город приехала правительница испанских Нидерландов, инфанта Изабелла-Клара-Евгения, приходившаяся французской королеве дальней родственницей. Обе женщины встретились у городских ворот. Старушка-инфанта была в черном монашеском платье; Мария, всего семью годами моложе ее, надела один из своих лучших нарядов. Встреча прошла сердечно: «кузины» обнялись, прослезились и проследовали во главе пышного кортежа по улицам города под приветственные клики толпы.
В середине августа они приехали в Брюссель. Столица встретила Марию еще большей роскошью и торжественностью. Перед Ратушей установили помост, затянутый алым сукном, и расстелили длинную ковровую дорожку того же цвета. Бургомистры заливались соловьями, прославляя «мать стольких королей и стольких добродетелей, сведенных воедино». Мария сияла от гордости и удовольствия. Ее поселили в бывшем дворце герцогов Брабанта; празднества в ее честь продолжались до конца месяца. «Если вам что-нибудь нужно, кузина, не стесняйтесь, приказывайте», — ласково говорила ей кроткая инфанта Изабелла. Кузина пожелала съездить в Антверпен. Там она остановилась в богато украшенном доме, похожем на дворец, своего давнего знакомого Петера Пауля Рубенса. Хозяин представил ей своего ученика Антониса Ван Дейка, придворного художника эрцгерцогини Изабеллы, который попросил дозволения написать ее портрет. Позируя Ван Дейку, Мария говорила с Рубенсом о политике. Она попросила передать маркизу д’Айтона, представителю Филиппа IV в Брюсселе, что с легкостью соберет армию в две с половиной тысячи всадников и пятнадцать тысяч пехоты; герцоги де Гиз, д’Эпернон и де Бульон преданы ей и готовы отстаивать ее дело. Таким образом, при поддержке непобедимых испанских войск она снова окажется в Париже, и тогда уже испанский король может быть уверен, что внешняя политика Франции, навязанная презренным кардиналом Ришелье, в корне изменится.
Непобедимые испанские войска тем временем собирались в очередную карательную экспедицию в попытке вернуть под власть Мадрида мятежные Соединенные Провинции. Испанская флотилия должна была спуститься в устье Шельды, чтобы затем рассечь голландскую территорию надвое и подготовить вторжение с суши. Мария Медичи обошла ряды солдат и благословила их оружие. Возможно, что невезение французской королевы оказалось заразительным: испанцы потерпели сокрушительное поражение от голландцев, которым помогали французские добровольцы с тайного благословения его высокопреосвященства.
Филипп IV получил это неприятное известие вместе с донесением маркиза д’Айтона о том, что королева-мать бежала из Франции и укрылась в его владениях. Эта новость короля тоже не обрадовала. Первый министр Оливарес прямо заявил, что не верит в способность Марии Медичи собрать обещанные ею войска. И даже если она их соберет, им придется платить огромные деньги без особой надежды на успех. Французскому королю это не понравится, и его мать останется сидеть на шее у испанцев. «Что же делать?» — спросил его Филипп. «Пусть едет в Германию, в Ахен», — предложил Оливарес.
