Между тем в доме канцлера Сегье тоже сели за ужин.
В разгар трапезы явился посланный от Ришелье сообщить, что его преосвященство скоро вернется и желает после ужина смотреть комедию.
— Где же я найду ему актеров в такой час? Да и сцены у меня в доме нет, — удивленно поднял густые брови Сегье.
— Актеры будут, а для представления подойдет и комната с двумя-тремя декорациями, — успокоил его гонец.
— Что ж, пойду распоряжусь, — буркнул Сегье и вышел из столовой, но тотчас вернулся — уже с охраной.
В тот же момент двор его дома заняли полсотни солдат под командованием Конде. Фаворитов герцога Орлеанского арестовали и отвезли в Бастилию. В это время их покровитель танцевал в Лувре; он отправился спать только в три часа утра.
«Балет торжеств» прошел с большим успехом.
После представления статс-дама королевы, госпожа де Сенесей, подвела к королю молоденькую черноволосую фрейлину, сказав, что у ее протеже чудесный голос — просто птичка поет, и она могла бы блеснуть в новом балете его величества. Людовик с интересом взглянул на певицу и увидал устремленные на него большие, влажные глаза, светящиеся любовью.
«Мерлезонский балет» сыграли пятнадцатого марта в замке Шантильи, отошедшем к французской короне после казни Монморанси. У юной фрейлины действительно оказался дивный голос, но к тому времени король находил в ней дивным все. Двор задержался в Шантильи на две недели, и каждый день Людовик устраивал охоты, приглашая на них королеву, — разумеется, вместе с фрейлинами. Мари де Отфор кусала губы с досады: новенькая затмила ее во всем. Луиза де Лафайет была брюнеткой, как и король (и это в царстве блондинок!), так же, как он, не умела лукавить, старательно вникала во все тонкости псовой и соколиной охоты, терпеливо выслушивая пространные объяснения короля, а главное — ничего для себя не требовала и всегда была готова раскрыть свое сердце, чтобы Людовик мог найти в нем утешение и опору.
Король забыл о меланхолии, он снова был неутомим и бодр. Госпожа де Сенесей и дядя новой фаворитки, епископ Лиможский, строили лихорадочные планы, чтобы полнее использовать открывшуюся возможность; два ее брата спешно приехали из провинции в Париж. Партия Мари де Отфор укрепляла оборону, готовясь перейти в наступление и выжить соперницу. Кардинал Ришелье решил, что настало время поближе познакомиться с мадемуазель де Лафайет. Ему нужен был верный человек в ближнем окружении короля, чтобы подробно информировать его обо всех словах и поступках Людовика. Долгое время эту роль исполнял Сен-Симон, но с недавних пор он окончательно рассорился с королем из-за своего грубого языка и распущенности, и тот услал его в армию — пусть срывает зло на врагах.
А повод вступить в схватку представился очень скоро. Двадцать шестого марта 1635 года испанцы захватили Трир и пленили архиепископа-курфюрста Филиппа де Сотерна, находившегося под покровительством французского короля. Девятнадцатого мая герольд Людовика XIII прибыл в Брюссель и по средневековому обычаю объявил войну королю Испании Филиппу IV.
Отец Карре возвращался в Лувр в прекрасном расположении духа. Он только что переговорил с настоятельницей монастыря Явления Девы Марии, и та согласилась принять новую послушницу. Теперь нужно было ковать железо, пока горячо: сообщить обо всем Луизе де Лафайет, пока она не изменила своего решения.
Монах поднялся по лестнице на третий этаж, где находились комнаты фрейлин, распахнул дверь — и остановился как вкопанный: в приемной сидела госпожа де Сенесей с суровым выражением на лице, за ее креслом стоял епископ Лиможский.
— Явились, святой отец? — насмешливо приветствовала духовника статс-дама. — Как вам не совестно! Сбивать с толку неопытную девушку, которая еще ничего не знает о жизни!
— Мадемуазель Луиза уже не дитя, она заботится о спасении души, и если она так любит Господа…
— Она еще ничего не знает о любви! — прикрикнула госпожа де Сенесей. — Не вам распоряжаться ее судьбой!
— Мадам, — сдержанно отвечал отец Карре, чувствуя, как в нем закипает злость, — вы друг мадемуазель де Лафайет и можете давать ей советы, как и я; ее право — выбирать, к кому прислушаться.
— Так вот, вы ей советов давать больше не будете! — Госпожа де Сенесей оглянулась на епископа. — Скажите же ему!
— Да-да, — спохватился тот, — на правах близкого родственника я запрещаю вам отныне видаться с Луизой. Мы найдем ей другого духовника.
Доминиканец вышел, взмахнув полами белой сутаны, и направился прямиком во дворец кардинала. Когда он явился туда, его злость утихла, остался только страх: он ведь не выполнил возложенную на него задачу.
Луиза де Лафайет не любила Ришелье и с негодованием отвергла все его авансы. Более того, беседуя с королем, она со свойственным ей прямодушием говорила все, что думала: что Людовик на всем экономит, одевается, как бедный офицер, а Ришелье купается в роскоши и всегда ходит в шелке и кружевах; что сама эта война против католиков в союзе с протестантами — разбой и грабеж, и что если бы король был ласковее с королевой, возможно, и войны удалось бы избежать.
Андре де Буасонваль, камер-лакей короля, напрягал слух до звона в ушах, подслушивая у дверей, чтобы потом пересказать эти разговоры кардиналу. Он оказался не столь щепетилен и согласился за звонкую монету доносить Ришелье на свою благодетельницу — ведь именно Луизе он был обязан своей должностью.
Кардинал сумел рассорить девушку с ее лучшей подругой, отказавшейся за ней шпионить, и приставил к ней своих соглядатаев в юбках. Разжалованная Мари де Отфор, со своей стороны, всячески донимала ее мелкими уколами и придирками. Малейший промах ее соперницы отверзал поток язвительных насмешек, придворные острословы преследовали ее издевательскими стишками. Луиза невыносимо страдала и поверяла свои обиды духовнику — отцу Карре, не зная, что тот, настоятель монастыря Святого Доминика, каждый год приносил клятву верности Ришелье. Именно он подсказал ей, как избавиться от преследований и обрести душевный покой…
Известие о том, что Луиза решила уйти в монастырь, стало для кардинала подарком судьбы. Он настоятельно просил отца Карре не затягивать с исполнением этого решения. И вот теперь все расстроилось…
Ришелье был мрачен, отец Карре стоял перед ним с виноватым видом. В это время явился гонец от короля. Кардинал распечатал записку: «Дорогой кузен, — неровные строчки прыгали по бумаге, — спешу поделиться своей радостью. Девочка раздумала идти в монастырь! Все, наконец, уладилось…»
К лету 1636 года ситуация на фронтах стала угрожающей. Конде не сумел взять Доль во Франш-Конте, а император воспользовался неудачной осадой города как поводом для вступления в войну: Габсбурги взяли Францию в клещи.
Маршал Креки, как мог, удерживал от прорыва итальянскую границу; на испанской пришлось сдать Сен-Жан-де-Люс; герцог де Шон рапортовал из Нормандии, что у него нет ни солдат, ни денег; граф де Суассон в Пикардии, прикрывавшей собой столицу, тоже жаловался на отсутствие войск. Ришелье послал ему на подмогу своего племянника, маршала де Врезе, но ситуация все равно была критической.
