— Ваше величество, будьте осторожны; не давайте ни малейшего повода обвинить вас в причастности к заговору против короля или кардинала.
Анна слегка побледнела.
— Об этом не может быть и речи, — так же тихо отвечала она. — От меня всего лишь хотят Получить чистые листы с моей подписью, которые потом заполнят… преданные мне люди. Король слаб здоровьем, и мне нужна поддержка армии, чтобы не дать кардиналу…
— Как?! — почти закричал Бриенн.
Франсуаза остановилась и удивленно посмотрела на него.
— О, продолжайте, прошу вас! — спохватился тот и похлопал в ладоши. — Я, кажется, уже слышал эту песенку, но в ваших устах она звучит просто бесподобно!
Пение продолжалось; Бриенн снова зашептал:
— Сударыня, ради всего святого, не давайте подобные листы никому, даже мне! Я бы, разумеется, не употребил их во зло, но они могут попасть в такие руки, что вы потом горько об этом пожалеете. Если, не приведи Господь, наш король будет так плох, что… поверьте, я сразу же отправлюсь в армию, чтобы уладить дело к вашей пользе.
Анне вдруг открылась пропасть, на край которой она позволила себя завлечь, пообещав деверю свою поддержку с условием, что об этом никто не узнает. А если все откроется? И ее подпись… О Боже! Она едва не лишилась чувств. Веер быстрее заходил в ее руках.
— Благодарю вас, господин де Бриенн, — прошептала королева едва слышно. — Обещаю вам, я буду осторожна…
Де Ту не застал Сен-Марса в Нарбонне: там оставался тяжело заболевший Ришелье, король же выехал на осаду Перпиньяна. Болезнь настигла и его: Людовик страдал от жестоких болей в кишечнике, а врачи еще усугубляли его мучения, назначая очищающие клизмы. Король даже не имел сил ходить: его переносили на матрасе, чтобы он мог ознакомиться с расположением сил и ходом военных действий. Он плохо спал; порой его мысли путались: он не мог вспомнить, что собирался сказать, или вдруг произносил вслух какие-то бессвязные слова. Это удручало и пугало его. Мысль о смерти преследовала его неотступно, он остро нуждался в дружеском участии, в словах утешения. Для этой цели в Перпиньян срочно вызвали кардинала Мазарини.
Сен-Марс был предоставлен самому себе; терзаясь неизвестностью, он очень обрадовался приезду друга. Они обнялись. Но де Ту был серьезен и, казалось, чем-то озабочен.
— Я заезжал в Вандом, — сообщил он. — Сыновья Сезара де Вандома отказались примкнуть к нам и отомстить за отца.
— Это ничего, — перебил его Сен-Марс. — Я говорил с молодым маршалом Шомбергом — он на нашей стороне.
— Послушай, Анри, — морщины на лбу де Ту не разгладились. — Я говорил, что помогу тебе, но не желаю ничего знать о том, что вы замышляете. Я даже в дом не входил, когда вы там собирались. Но оказалось, что ничего не знать невозможно. О вашем деле говорят во всех парижских салонах. Мадемуазель де Гонзаг…
— Ты видел ее?!
— Я привез тебе от нее письмо. Так вот, она говорит, что ваше дело всем известно так же хорошо, как то, что в Париже течет Сена. Пойми, Анри, за себя я не боюсь, но подумай, к чему ты толкаешь Францию? Ты хочешь избавиться от кардинала, но ведь он и так очень болен. У него, кажется, малярия, да еще страшный нарыв на руке. Он даже не смог подписать свое завещание. Нет никакой необходимости обращаться за помощью к Испании.
— Ты и об этом знаешь?
— Увы, я говорил с господином де Фонтраем. Прошу тебя, Анри, поезжай с королем в Париж, уговори его заключить мир, а кардинал… Ему уже недолго осталось.
Сен-Марс несколько раз прошелся по комнате, обхватив пальцами одной руки стиснутый кулак другой.
— Видишь ли, — с усилием выговорил он, обращаясь к другу, — дело в том, что… Нет, нельзя — поздно, поздно!
Виконт де Фонтрай не витал в облаках, а ходил по земле. Видно, поэтому он- первым почувствовал подземные толчки, грозившие разрушить все наспех выстроенное здание. В том, что здание рухнет, он уже не сомневался; но еще оставалось время выбраться наружу, чтобы не погибнуть под обломками.
— Я был в Перпиньяне, — втолковывал он Гастону, — и убедился, что господин де Сен-Марс более не в милости у короля.
— Он говорит, что его ссоры с королем — просто фарс, чтобы отвести глаза кардиналу, — неуверенно возразил Гастон.
— Чушь! Любой слуга вам скажет: король больше не хочет его видеть. Господин Главный часами просиживает в. приемной, читая «Неистового Роланда», а потом выходит, делая вид, будто все это время беседовал с королем. Король и кардинал теперь едут в Париж; взгляните правде в глаза: мы упустили единственную возможность, у нас нет больше шансов.
Горбун рубанул воздух ребром ладони.
Гастон напряженно размышлял, прикидывая и так, и этак, затем принял, решительный вид:
— Значит, нужно действовать немедленно, сейчас!
У Фонтрая округлились глаза:
— Как? Когда? — вскричал он. — Герцог Бульонский на пути в Италию, с ним невозможно связаться; господин Главный застрял в Нарбонне с королем; вы здесь, в Шамборе; испанцы пришлют войска только первого июля, а сейчас май. Бежать, и только бежать!
— Ну уж нет! — Гастон нахмурился. — Это было бы величайшей глупостью. Я верю господину де Сен-Марсу; не стоит падать духом.
— Ваш господин де Сен-Марс будет еще достаточно высок, когда его укоротят на голову, а я для этого слишком мал! — возразил горбун. — Прощайте, ваше высочество, я вас предупредил.
Он поклонился и вышел, звонко стуча шпорами.
Отправившись в Руссильон, Людовик велел жене оставить детей в Сен-Жермене и следовать за ним. Оставить детей?! От одной этой мысли Анну начинала бить крупная дрожь. Неужели муж хочет разлучить ее с сыновьями? А если их похитят? Она этого не переживет! Измученная тревогой, королева слегла в постель, принимая лекарства, скорее, из покорности, чем из желания выздороветь; в ее болезни не было ничего напускного, и врачи всерьез опасались за ее жизнь.
Однако время шло, Людовик не давал о себе знать, и Анна уже решила, что он забыл о своем приказании. Новое письмо, повелевавшее ей немедленно выехать в Фонтенбло, а оттуда в Лион, поразило ее, как гром среди ясного неба. Дрожа всем телом, она написала Ришелье — и не получила ответа. Тяжело больному кардиналу было не до нее, но Анна сейчас могла думать только о себе. «Неужели господин кардинал меня покинул?» — говорила она, ломая руки, своему интенданту де Брас-саку — надсмотрщику, приставленному к ней Ришелье, который уже дважды писал своему господину по ее просьбе. В отчаянии она сама взялась за перо. «Даже если господин де Сен-Марс так могущественен, как говорят, — писала королева, — я всегда буду с вашим преосвященством, если и вы будете на моей стороне и не покинете меня. В подтверждение своих слов я хочу сообщить вам нечто важное, чтобы вы поверили в мою искренность…»
Через несколько дней Анна получила письмо от мужа. Людовик ласково просил ее отменить отъезд и оставаться с детьми в Сен-Жермене.
